— Меня несколько раз делали сиротой, — продолжала она. — А сиротство — это рабство. Память дает тебе уверенность, ты знаешь, кто ты и куда идешь. Или куда не идешь. А без нее ты предоставлен на милость первого встречного, который назовет тебя своим сыном или дочерью. Вы так не считаете? — Она ждала, глядя на Куарта до тех пор, пока тот молча не кивнул. — Защищать память — значит защищать свободу. Только ангелы могут позволить себе роскошь быть просто зрителями.
В знак понимания Куарт сделал ни к чему не обязывающий жест. В этот момент он думал об информации, которую получил об этой женщине из Рима и которая сейчас лежала на столе в его гостиничном номере. Некоторые строчки уже были подчеркнуты красным. В восемнадцать лет вступила в религиозный орден. Архитектура и изобразительное искусство в университете Лос-Анджелеса, специальные курсы в Севилье, Мадриде и Риме. Училась блестяще. Семь лет преподавала искусство. Четыре года была директрисой религиозного университетского колледжа в Санта-Барбаре. Личный кризис, отразившийся на здоровье. Временный бессрочный отпуск из ордена. Уже три года живет в Севилье, где зарабатывает на жизнь уроками изобразительного искусства американцам. В порочащих связях не замечена, с местным отделением своего ордена поддерживает минимальные контакты. Проживает на частной квартире. О выходе из ордена не просила. О специальных занятиях информатикой сведений нет.
Куарт посмотрел на монахиню. Снаружи, на площади, свет уже становился невыносимым, как, впрочем, и жара. Слава Богу, хоть здесь, в церкви, прохладно.
— Значит, это ваша вновь обретенная память удерживает вас здесь.
— Более или менее.
Грис Марсала грустно улыбнулась, глядя на военную медаль, привязанную к высохшему свадебному букету, висевшему среди прочих экс-вото — латунных и восковых ног, рук, фигурок — вокруг статуи Назарянина; похоже, она подумала: интересно, где теперь те руки, что принесли эти цветы? Выражение ее светлых глаз стало жестким.
— Футуристы, — снова заговорила она после нескольких минут молчания, — предлагали взорвать динамитом Венецию, чтобы таким образом разрушить модель. То, что тогда казалось снобистским парадоксом, стало реальностью в архитектуре, в литературе… В теологии. Бомбить города, сравнивая их с землей, — это всего лишь брутальный способ быстро достигнуть поставленной цели. — Она снова улыбнулась печально и задумчиво, глядя на засохший свадебный букет. — Существуют более тонкие методы.
— Вы не сможете победить, — мягко сказал Куарт.
— Мы?.. — Монахиня взглянула на него с удивлением. — Но ведь речь не идет о каком-нибудь клане или секте. Есть только люди, группирующиеся вокруг этой церкви, и у каждого свои личные мотивы — у всех разные. — Она покачала головой: ведь это же было так очевидно. — Возьмите, к примеру, отца Оскара. Он молод, и он нашел дело, в которое влюбился — так, как мог бы влюбиться в женщину, а может, в теологию освобождения… Что касается дона Приамо, то он напоминает мне замечательную книгу одного испанца, которого мне довелось слышать в университете, — Рамона Сендера: «Приключение Лопе де Агирре в равноденствие». Этот маленький конкистадор, недоверчивый и упрямый, который хромал от старых ран и всегда ходил в латах и с оружием, несмотря на жару, потому что не верил никому!.. Так же, как и он, дон Приамо решил взбунтоваться против далекого и неблагодарного короля, повел свою личную войну… На таких людей, как этот Агирре, короли тоже насылали таких людей, как вы, с приказом: заключить в тюрьму или казнить… — Она тяжело вздохнула, помолчала. — Наверное, это неизбежно.
— Расскажите мне о Макарене.
Услышав это имя, Грис Марсала внимательно взглянула на Куарта. Он невозмутимо выдержал её взгляд.
— Макарена, — заговорила наконец монахиня, — защищает свою собственную память: какие-то воспоминания, сундук ее двоюродной бабки, книги и документы, так впечатлившие ее в детстве. Она бьется за то, что сама шутливо называет эффектом Будденброка: это сознание уходящего, исчезающего мира, кошачий соблазн вступить в союз с чужаками пришельцами, чтобы выжить. Отчаяние ума.
— Расскажите еще что-нибудь.
— Да и рассказывать особенно нечего. Все и так на виду. — Грис Марсала глянула через открытую дверь на залитую солнцем площадь. — Она унаследовала мир, который уже не существовал, вот и все. Она тоже сирота, которая цепляется за обломки своего корабля, потерпевшего крушение.
— А какую роль во всем этом играю я?
Не успев договорить, он уже испытал чувство неловкости, однако женщина, похоже, не придала его вопросу особого значения. Она пожала плечами под своей запачканной гипсом водолазкой.
— Не знаю. Вы превратились в свидетеля. — Она помолчала размышляя. — Все настолько одиноки, что прямо-таки нуждаются в том, чтобы кто-нибудь зафиксировал это документально. Думаю, они хотят понимания с вашей стороны — или, вернее, со стороны тех, кто прислал вас сюда. Точно так же, как Агирре в глубине души жаждал понимания со стороны своего короля.
— И Макарена тоже?
На этот раз Грис Марсала ответила не сразу. Она смотрела на разбитые, но уже начавшие подживать костяшки пальцев Куарта.
— Вы ей нравитесь, — наконец просто сказала она. — Я имею в виду — как мужчина. И меня это не удивляет. Не знаю, сознаете ли вы, но ваше присутствие в Севилье придает всему делу особый оборот. Думаю, Макарена по-своему пытается соблазнить вас. — Она улыбнулась и стала похожа на мальчишку-сорванца. — Я не имею в виду физическую сторону дела.
— Для вас это имеет значение?
Светлые глаза взглянули на него со спокойным любопытством.
— Почему это должно иметь для меня значение?.. Я не лесбиянка, отец Куарт. Говорю это вам на тот случай, если вас беспокоит характер моей дружбы с Макареной. — Она коротко рассмеялась и свободным вольным движением прислонилась к старой дубовой двери. Куарт снова подумал, что, несмотря на седые волосы и темные круги под глазами, она все еще выглядит как худенькая шустрая девчонка, особенно в этих облегающих джинсах и белых спортивных тапочках. — Что же касается мужчин вообще и симпатичных священников в частности, то мне сорок шесть лет, и я девственница по обету и по собственной воле.
Куарт, чувствуя себя неудобно, посмотрел поверх ее плеча на площадь.
— Что у Макарены с мужем?
— Она любит его. — Женщина казалась немного удивленной, как будто все было столь очевидно, что не требовало никаких объяснений. Потом внимательно всмотрелась в Куарта, и губы ее медленно растянулись в иронической улыбке. — Не делайте такое лицо, падре. Сразу видно, что вы редко захаживаете в исповедальню. Вы ничего не знаете о женщинах.
Куарт вышел из церкви, и солнечный свет и жар свинцовой тяжестью обрушились на его плечи, покрытые черным пиджаком. Грис Марсала последовала за ним. Обойдя кучу песка и гравия, он остановился возле бетономешалки и поднял глаза на щипец церкви, видневшийся сквозь доски и трубы лесов. При этом взгляд его упал на безголовую фигуру Пресвятой Девы над входом.