Королева Юга - читать онлайн книгу. Автор: Артуро Перес-Реверте cтр.№ 32

Ощущение мощи, свободы было почти физическим, и с его приходом ее сердце забилось, как на грани легкого опьянения. Нет ничего, в который раз подумала она, что было бы похоже на это. Или почти ничего. Сантьяго, сосредоточенно наклонившийся к штурвалу — его подбородок, подсвеченный снизу лампочками панели, казался красноватым, — еще прибавил газ: четыре тысячи оборотов, сорок узлов. Дефлектор уже не защищал их от сырого режущего ветра. Тереса подтянула молнию куртки до самого верха и, подобрав хлеставшие по лицу волосы, надела шерстяную шапочку. Потом опять взглянула на экран и прошлась по радиоканалам: таможенники и жандармы разговаривали между собой по скрэмблерной связи, и хотя слова были непонятны, интенсивность пойманного сигнала позволяла судить о том, насколько они далеко или близко.

Время от времени Тереса поднимала голову, высматривая среди холодных огоньков звезд угрожающую тень вертолета. Казалось, небосвод и темный круг моря, замкнувшие их в себе, мчатся вместе с ними, будто «Фантом» — в центре сферы, стремительно несущейся сквозь ночь. Теперь, в открытом море, зыбь начала слегка раскачивать катер, а вдали уже показались огни испанского берега.

* * *

Какие они одинаковые и какие разные, думала она. До какой степени похожи в чем-то — она интуитивно почувствовала это еще в тот первый вечер в «Джамиле» — и как по-разному относятся к жизни и к будущему Так же, как и Блондин, Сантьяго был сметлив, энергичен, отважен и холоден в работе — из тех, кто никогда не теряет головы, даже если ему ломают кости. В постели ей было хорошо с ним: он был щедр, внимателен, всегда владел собой и исполнял все ее желания. Пожалуй, с ним было не так весело, зато больше нежности. Однако на том сходство и кончалось. Сантьяго был малоразговорчив, деньги не транжирил, друзей у него было мало, и он не доверял никому. Я кельт из Финистерре [40] , говорил он: по-галисийски Фистерра означает «край», «дальний предел земли». Я хочу дожить до старости и играть в домино в огровском баре, иметь поместье с большим домом, и чтобы в нем был застекленный балкончик — стекла в пластиковых рамах, — откуда было бы видно море, и мощный телескоп, чтобы смотреть, как входят в устье реки и выходят из него суда, и наблюдать за собственной шхуной — восемнадцать метров, — стоящей там на якоре. Но если я буду транжирить деньги, у меня заведется много друзей или я стану многим доверять, я не доживу до старости, и ничего этого у меня не будет: чем больше звеньев в цепи, тем она ненадежнее. Сантьяго не курил — ни табака, ни гашиша — и лишь изредка позволял себе пропустить рюмочку. Встав утром, он полчаса бегал на берегу по щиколотку в воде, после чего делал — Тереса не верила, пока не сосчитала сама — пятьдесят разных физических упражнений. Тело у него было худое и твердое, кожа светлая, но очень загорелая на руках и лице, на правом предплечье большая татуировка — распятый Христос (у него моя фамилия, сказал он однажды) — и еще одна, маленькая, на левом плече: круг с кельтским крестом и инициалы И. А., значения которых — Тереса полагала, это имя женщины, — он так и не пожелал объяснить. А еще у него был старый шрам — наискосок, сантиметров десять длиной — на спине, на уровне почек. Ударили ножом, объяснил он, когда Тереса спросила.

Давно. Я торговал контрабандным табаком по барам, а другие мальчишки испугались, что я отобью у них клиентов. Рассказывая, он улыбался — легкой задумчивой улыбкой, словно грустя по тем временам, когда все это произошло.

Наверное, я могла бы его полюбить, размышляла иногда Тереса, случись все это в другом месте, в другом куске жизни. Все всегда происходит или слишком рано, или слишком поздно. Тем не менее, ей было хорошо с ним, почти совсем хорошо, когда она смотрела телевизор, уютно устроившись у его плеча, листала журналы с любовными историями, загорала на пляже, покуривая сигареты «Бисонте», в которые добавляла немного гашиша (она знала, что Сантьяго не одобряет этого, но вслух он ни разу ее не упрекнул), или глядя, как он работает в тени крыльца, по пояс голый, на фоне моря — мастерит деревянные кораблики. Ей очень нравилось наблюдать за ним, потому что он был действительно терпелив, тщателен и искусен в этом деле: рыбацкие суденышки — белые, красные, синие — получались у него как настоящие, а у парусников каждый парус и каждая снасть находились на своем месте. При всем том Тереса, к своему огромному удивлению, обнаружила, что Сантьяго, знаток моря и капитан катера, не умеет плавать. Даже так, как она — Блондин научил ее в Альтате, — не слишком стильно, но все же достаточно, чтобы не утонуть. Однажды они случайно заговорили об этом, и Сантьяго признался: я никогда не умел держаться на воде.

Самому странно. А когда Тереса спросила, почему, в таком случае, он рискует ходить на катере, он только пожал плечами, будто покоряясь судьбе, — с этой своей улыбкой, которая, казалось, сначала долго бродит где-то внутри и лишь потом появляется на лице. Мы, галисийцы, — фаталисты, сказал он. Половина из нас не умеет плавать. Мы просто тонем, и все. И она сперва не поняла, шутка это или же он говорит серьезно.

Как-то раз, когда они закусывали в «Бернале», таверне в Камтаменто, Сантьяго представил ей своего знакомого, репортера газеты «Диарио де Кадис» по имени Оскар Лобато. Лет сорока, разговорчивый, смуглый, с лицом, испещренным шрамами и отметинами — из-за них он казался мрачным, хотя на самом деле вовсе таким не был, — Лобато чувствовал себя как рыба в воде и среди контрабандистов, и среди жандармов и таможенников. Он читал книги и знал обо всем, начиная от моторов и кончая географией или музыкой. Он был знаком со всеми, не выдавал своих источников информации даже под приставленным к виску дулом револьвера сорок пятого калибра и давно уже варился во всем этом, вооруженный записной книжкой, разбухшей от имен, адресов и телефонов. Он всегда, если мог, помогал, не разбираясь, по какую сторону закона стоит тот, кому нужна помощь, — частично ради саморекламы, частично потому, что несмотря на некоторые неприятные черты, свойственные людям его профессии, был, как говорили, человеком неплохим. А кроме того, он любил свое дело. В те дни его часто можно было видеть в Атунаре, старинном рыбачьем квартале Ла-Линеа, где забастовка сделала рыбаков контрабандистами. Лодки из Гибралтара разгружались на пляже средь бела дня; занимались этим женщины и дети, они даже рисовали на шоссе собственные переходы, чтобы удобнее было ходить с тюками на спине. На берегу дети играли в контрабандистов и жандармов, гоняясь друг за другом с надетыми на голову пустыми коробками из-под «Уинстона», причем только самые маленькие соглашались на роли жандармов. А каждое вмешательство полиции заканчивалось слезоточивым газом и резиновыми дубинками, и между местными жителями и блюстителями порядка разыгрывались самые настоящие сражения.

— Представьте себе сцену, — рассказывал Лобато. — Пляж Пуэнте-Майорга, ночь, гибралтарский катер, двое парней выгружают табак. Пара жандармов: старый капрал и молодой рядовой. Стой, кто идет, и так далее. Те двое пускаются наутек. Им никак не удается завести мотор, молодой жандарм лезет в воду и забирается на катер. Наконец мотор заводится, и катер мчится к Гибралтару: один контрабандист у штурвала, другой ругается с жандармом… А теперь представьте, что этот катер останавливается посреди бухты. Разговор с жандармом. Послушай, парень, говорят ему. Если мы поплывем с тобой дальше, в Гибралтар, нам не поздоровится, а тебя и вовсе отдадут под суд за то, что ты преследовал нас на британской территории. Так что давай-ка успокоимся, идет?.. Развязка: катер возвращается, жандарм сходит на берег. Пока, пока. Всего наилучшего. Тишь да гладь.