Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 48

Давайте-ка подытожим то, что мы знаем о Марене. Про Марену упоминается в четырех грамотах. При этом она сама не написала ни одной. Марена может повлиять на князя, когда не может повлиять новгородский боярин. Марена является надежной свидетельницей денежных сделок – гарантом, так сказать. Марене платят дань зерном. От Марены зависит – состоится или не состоится свадьба двух свободных новгородцев. Похоже это на боярыню – жену того самого боярина, который просит ее вразумить князя и требует от слуг давать деньги третьим лицам только перед нею?

Мне кажется, что не очень.

Сам Гиппиус пишет, что имя «Марена – языческое, имеющее глубокие мифологические и фольклорные корни». Однако тут же и садится в лужу, заявляя, что «так называлась деревянная кукла, чучело, которое сжигали или топили в воде в ходе купальских игрищ как символ умирания и воскресения природы». С тем же успехом я могу написать, что «Иисус Христос – это деревянная доска, перед которой становятся на колени христиане». «Куклу» назвали Мареной потому, что она изображала Марену – Маржену, Морену, Морану, Мару – Богиню славян.

Современный неоязычник, как правило, знает о Марене только одно – это «Богиня смерти». Ну и, соответственно, верит в легенды о Ее «борьбе» со «светлыми Богами» – благо авторы разной степени талантливости – от М. Семеновой до А. Асова – насочиняли уже достаточно много по этому поводу – в зависимости от характера принимая сторону той или иной стороны. Такие, возможно, и поймут упоминание в грамоте с именем Марены зимы и мора, но тема свадьбы поставит их в тупик. Но наряду с упоминанием Ее Абрахамом Френцелем, средневековым автором, как «De Marzana, Dea Morte, Dea Mortis», то есть Богини смерти, имеются и другие сопоставления, сильно отдаляющие нас от славянского аналога «старухи с косой». Чешский автор глосс к «Матери слов» сопоставляет Марену с Прозерпиной – не только владычицей подземного мира, но и подательницей плодов. Ян Длугош сравнил ее с Церерой – Богиней плодородия, и это проясняет для нас вопрос, почему к Марене могли обратиться за помощью в устроении свадьбы. Балтский аналог Марене, Мара или Маря, сливается в один образ с Богиней Судьбы и родов Лауме – в славянской мифологии ей соответствует Мокошь. Современные латышские язычники-диевтурибы почитают Мару как Великую Мать. Возможно, то же превращение Мары-Марены в основной лик Великой Матери, Пряхи Судеб (см. северорусские мифы о прядущей море или кикиморе), произошло и в Новгороде, благо население одного из трех древнейших концов Новгорода, Людина, составляли кривичи. Кривичи же наиболее близки к балтам из всех славянских народов, даже само их название сопоставляют с названием языческих жрецов балтов – криве или креве, и наоборот – латыши до сих пор называют всех русских криевсами.

Кстати, к проявлениям язычества в крещеной Руси относят и обычай насыпать покойнику в гроб зерен, зародившийся во времена язычества, его следы, например, найдены в знаменитой Черной Могиле под Черниговом – это к слову о «дани Марене», которую предполагалось платить зерном в грамоте 798. Обычай это, как отмечают археологи, был особенно распространен в Новгороде в XII веке. Здесь как бы объединяются темы плодородия и смерти.

Да, молодоженов на свадьбе ведь тоже осыпали зерном… И новобрачная считалась умершей для рода – не оттого ли именно Марену просила о помощи мать невесты?

Остается объяснить сам странный, казалось бы, факт написания писем – Богине. Если ясно, зачем писать о передаче денег перед Ее лицом – чтоб Она была свидетельницей договора, – если понятно, почему человек, по всей видимости, лишенный возможности совершить подношение Ей, просил об этом других, то зачем людям писать Бессмертной?

Между тем обычай оставлять у святых мест молитвы-записочки сохранился на русском Севере едва ли не до наших дней. Отражением его является и коми обычай «кабала» – когда колдун обращается к лесному духу в записке на бересте, которую выкладывает на урочное место вместе с подношениями, – обычай явно заимствованный «заволочской чудью» у более культурных новгородцев. На Руси же существовал чуть ли не до петровских времен обычай класть в гроб с покойником письма привратнику иного мира, которым почитали на Руси Николу – заместителя в этой должности языческого Волоса. Причем первым известным последователем этого обычая стал не кто иной, как очередной выходец с балтийско-славянского севера варяг Шимон-Рюрик, учредитель и спонсор Киево-Печерского монастыря. И я полагаю, что сын Варяжского моря взял с собой на тот свет не византийский пергамент – а бересту, бересту, на которой «людии новгородские от рода варяжска» писали письма – друг другу и, как теперь выясняется, своим Богам…

Попытаемся теперь перечитать эти письма – не по букве, а по смыслу…

…Марена, вразуми князя нашего, который дары купцам раздавать собрался. Зимний гнев Свой напомни…

… Демша, ты шесть гривен Микуле только перед кумиром Матушки давай. Может, хоть Ее побоится, шильник! А Ярьке не давай, у этого ничего святого нету!

…скажи сыновьям, кто сможет, пусть зерно за меня принесет Марене-Государыне в дань!..

..Дочке бы моей, Великой Косе, за Сновида бы выйти… Маренушка-матушка, пусть сбудется!..

Петр, конечно, явный двоеверец. А вот Милуша с дочкой и желанным зятем и Завид – могут и «чистыми» язычниками оказаться. Из тех, на кого, собственно, и налагалось «забожничье».

В 1227 году в Новгороде объявились даже волхвы. Вряд ли это слово уже в те времена перешло на обычных колдунов, каковых там и века спустя было немало. Слишком уж резкой была реакция новгородского владыки – волхвов, невзирая на заступничество людей всё того же Ярослава, сожгли.

Расправу над волхвами одобрили далеко не все новгородцы, и даже летописец прибавил в сообщении о казни волхвов: «творяхуть е потворы деюще, а бог весть» – мол, говорили, что они колдуны… да бог знает. Кстати, и это замечание говорит о том, что волхвы 1227 года были именно языческими жрецами – будь они колдунами, в их причастности к «потворам» не было бы сомнений по определению.

Все же на дворе стоял уже XIII век, а не XI, и новгородские язычники не решились выступить с оружием в защиту своих жрецов. Заступничество же княжьих людей, думается, объясняется не только их симпатией или хотя бы терпимостью к язычеству.

Просто сам князь в те дни в городе отсутствовал, и княжьи люди стремились не допустить, чтоб язычников казнили без его воли, одним приговором архиепископа. Как видим, вытесняя и уничтожая языческих жрецов, христианские архиереи зачастую получали «в наследство» от них соперничество с княжеской властью.

Итак, вятичи, радимичи, кривичи и словене оставались ещё во времена написания «Повести временных лет» по преимуществу язычниками. Язычники были среди киевлян и, судя по автору «Слова о полку Игореве», встречались в кругах черниговской и Новгород-северской знати.

В Северо-Восточной Руси тоже оставалось немало приверженцев старой веры. В предыдущей главе мы уже говорили об упрямых язычниках Мурома, «святогонах», о каменном идоле Велеса, которому поклонялись в Ростове вплоть до того, как его низверг монах Авраамий в XII веке.