Испанская ярость - читать онлайн книгу. Автор: Артуро Перес-Реверте cтр.№ 33

– Пусть отправляется в свой окоп, – вымолвил наконец Петлеплёт.

Можно было не сомневаться, что еще свежее воспоминание о недавнем мятеже смиряло его природное пристрастие к хорошо намыленной пеньке.

Идьякес и Брагадо, от которых не укрылись эволюции Алатристе, вздохнули с явным и немалым облегчением. Сам же он, стараясь не показать, что и ему это чувство отнюдь не чуждо, почтительно склонил голову, сделал полуоборот налево и вышел из шатра на свежий воздух. Караул несли немцы-алебардщики, которые, сложись все иначе, могли бы вести его сейчас к ближайшему дереву. Он остановился и на мгновение застыл, с особенной отрадой взирая на солнце, уже почти коснувшееся линии горизонта, ибо знал, что наутро увидит и восход. Потом надел шляпу и двинулся к траншеям, наползавшим на бастион «Кладбище».

В ту ночь капитан Алатристе, покуда вокруг похрапывали товарищи, бодрствовал до зари, завернувшись в плащ и глядя на звезды. Нет, не гнев полковника, но угроза бесчестья лишали его сна – ни малейшего дела не было ему до того, что по Картахенскому полк) пойдет гулять сплетня: Идьякес и Брагадо хорошо знают его и расскажут, как все было на самом деле. И потом, он ведь не зря сказал дону Педро, что сумеет внушить и равным, и совсем даже не равным уважение к себе. Другое вызывало бессонницу – Алатристе мечтал, чтобы, по крайней мере, один из гусманов невредимым вышел из схватки у ворот Больдуке. Хорошо бы уцелеть дону Карлосу. Потому что, сказал себе капитан, не сводя глаз с темного купола небес, время идет, жизнь богата на разного рода курбеты-камуфлеты, нипочем не угадаешь, кто из давних твоих знакомцев вдруг преградит тебе путь в каком-нибудь переулке, будто нарочно созданном для такой встречи, – тихом, темном и безлюдном, где никто из окрестных жителей не поднимет переполох, услышав звон шпаг.

Наутро, провожаемые взглядами из траншей и с крепостной стены, сошлись у Больдукских ворот пятеро наших с пятью не нашими. Неведомо как, но всему лагерю стало известно, что противник отрядил троих голландцев, одного шотландца и одного француза. Что же касается наших, то пятым капитан Брагадо отправил подпрапорщика Минайю – уроженца Сории тридцати с небольшим лет, человека испытанного и надежного, тяжелого на руку, зато легкого на ногу. Вооружены все десятеро были одинаково – пистолет за поясом, шпага на боку, и передавали за верное, что непременным условием поединка «истцы» поставили отсутствие кинжалов, ибо не понаслышке знали, какую опасность являют они собой в ближнем бою и в умелых испанских руках.

А я, лишь накануне вернувшийся в расположение после трехдневной фуражировки – вместе с другими мочилеро добрался вплоть до верховий Мааса, – стоял сейчас рядом с другом моим Хайме Корреасом, забравшись на корзины с землей, которые прикрывали бруствер траншеи. Это был тот редкий случай, когда можно было не опасаться мушкетной пули меж глаз, и сотни солдат высыпали наружу для дарового развлечения. Говорили, будто сам маркиз Бальбасский, наш генерал Спинола, равно как и дон Педро де ла Амба и прочие командиры и начальники, наблюдает за поединком. Что же касается Диего Алатристе, то он находился в одной из траншей вместе с Копонсом, Гарроте и прочими, не говоря ни слова, не шевелясь и неотрывно глядя на происходящее. Рано утром подпрапорщик Минайя, которого капитан Брагадо, без сомнения, ввел в курс дела, показал себя настоящим товарищем: явился к Алатристе с просьбой одолжить пистолет – его собственный якобы оказался неисправен.

Подобная просьба многое говорила в пользу Минайи, свидетельствуя одновременно, что претензий к моему хозяину в роте нет. Прибавлю, раз уж зашла об этом речь, что спустя много лет, когда дрались при Рокруа, мне – после бесчисленных финтов и фортелей Фортуны сделавшемуся офицером королевской гвардии – представился случай оказать покровительство одному юному новобранцу по фамилии Минайя. Что я и сделал не задумываясь – в память того дня, когда его отец вышел на пятерной поединок под стенами Бреды, имея за поясом пистолет капитана Алатристе.

Нежаркое апрельское солнце поднялось уже высоко, и тысячи глаз были устремлены на этих десятерых. Они стояли на ничейной земле – на пустыре, плавно спускающемся к воротам Больдуке.

Обойдясь без предварительных любезностей и даже без приветствий, сражающиеся сблизились на пистолетный выстрел, каковой тотчас и произвели, а потом взялись за шпаги, и оба лагеря, до той минуты хранившие молчание, неистовыми криками принялись подбадривать своих. Знаю, что люди доброй воли предписывают мир и слово, насилие же – осуждают; знаю – причем получше многих, – во что превращает война тело и душу человеческие. И, несмотря на все это, вопреки врожденной и благоприобретенной с годами рассудительности, наперекор здравому смыслу, я не могу сдержать трепет восхищения при виде отваги тех, кто отвагу сию являет. И будь я проклят, если эти десять бойцов были ее лишены. Первый же выстрел свалил дона Луиса, а остальные с обнаженными клинками приступили друг к другу, исполненные боевого задора. Одному из голландцев пуля пробила шею, а его товарищу-шотландцу Педро Мартин распорол живот шпагой, однако извлечь ее назад не сумел и, оказавшись безоружным, с двумя разряженными пистолетами, получил удар в шею, а другой – в грудь, и свалился замертво прямо на того, кто пал от его руки мгновение назад. Что же касается дона Карлоса дель Арко, то он так сноровисто отбивался от француза, с которым выпало ему драться, что в скором времени сумел разнообразить свои выпады выстрелом в голову и остался победителем, хоть и ушел с поля боя хромая – шпага задела ему ляжку. Минайя своего француза застрелил из пистолета, одолженного ему Алатристе, а второго противника – из своего собственного, сам при этом не получив и царапины. Эгилус, которому пуля угодила в правую руку, держал шпагу левой и сумел поразить противника в плечо и под ложечку, так что тот, обнаружив, что остался один и к тому же ранен, решил, подобно Антигону [25] , не бегом, но медленным шагом покинуть ристалище. Те трое, что держались на ногах, отдали победителям шпаги и оранжевые перевязи, принятые в армии Генеральных Штатов, и, быть может, отнесли бы к нашим позициям тела дона Луиса де Бобадильи и Педро Мартина, если бы взбешенные голландцы не поспешили заесть горечь поражения шквальным огнем. Наши отступали в полном порядке, но кусок свинца угодил Эгилусу в почку, и он, хоть и сумел с помощью товарищей добраться до траншеи, через три дня после этого отдал богу душу. Семь трупов же оставались в поле почти целый день, пока наконец не объявили краткое перемирие, чтобы можно было забрать их и предать земле.

В Картахенском полку никто не поставил под сомнение честь капитана Алатристе. Доказательством чему служит то, что спустя неделю, когда принято было решение отбить у неприятеля Севенбергскую дамбу, его включили в число сорока четырех человек, отобранных для этого. Они вышли из наших траншей на заходе солнца, чтобы двинуться под прикрытием темноты и тумана. Командовавшие отрядом капитаны Брагадо и Торральба приказали надеть белые рубахи поверх колетов – так можно будет отличить своих. Подобные уловки были у испанцев в большом ходу, и такого рода ночные поиски даже получили название «маскарад». Стало быть, используя природную воинственность и боевую сноровку нашей нации, не имеющей себе равных в рукопашной схватке, следовало незаметно проникнуть в лагерь еретиков и внезапно ударить на них, перебить как можно больше народу, поджечь палатки и бараки – однако не сразу, а лишь перед самым отступлением, чтобы свет пожара не выдал, ну а потом – отступать во весь дух. Как водится в отборных войсках, мы, испанцы, считали участие в рейде честью для себя, горячо оспаривали друг у друга это почетное право и горько обижались, если не попадали в список. Правила были строгие, и все понимали, что от неукоснительного их исполнения в сумятице ночного боя зависит жизнь. Из всех таких поисков самый знаменитый прошел под Монсом, когда перебили пятьсот немцев-наемников и дотла сожгли их лагерь. Или вот еще был случай – для дела требовалось только пятьдесят бойцов, но перед самой отправкой набежала откуда ни возьмись чертова уйма добровольцев, непременно желавших участвовать в операции, так что когда вышли, вместо подобающей случаю тишины начались ор, гвалт и гомон – и это в самую ночь-полночь, – и получилась прямо какая-то мавританская свадьба: триста человек неслись по дороге наперегонки, ибо каждый хотел быть первым, и разбуженный противник обомлел, увидав, как надвигается на него с оглушительными воплями толпа бесноватых, обряженных в белое – они пощады не знали и выхвалялись друг перед другом, кто зарежет больше да лучше.