Огненная дева - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Марлитт cтр.№ 57

Она замолчала, задыхаясь, полураскрыла рот и откинула назад голову, как бы освободясь от тяжелого бремени и гнетущего горя, терзавшего ее сердце за все время, проведенное ею здесь.

– Ты кончила, Юлиана? И конечно, позволишь теперь мне отвечать Ульрике? – спросил он тихо, с невыразимою нежностью в голосе, от которого до сих пор женщины «трепетали, как овечки».

– Нет еще, – сурово ответила молодая женщина.

Она в первый раз испытала месть и почувствовала, как сладко платить холодностью за холодность, презрением за пренебрежение; она невольно увлеклась и не предполагала, что сквозь это горячее чувство мести проглядывала безнадежная страсть…

– «Этот бедный автомат со своим вечным вышиванием и вокабулами на устах против собственного желания поступил бестактно, слишком затянув свой дебют в доме Майнау, – продолжала она запальчиво. – Он упустил настоящий момент, когда мог с достоинством удалиться, а потому заставил других прибегнуть к крайнему средству – к оскорбительным обвинениям, чтобы скорее от него избавиться».

– Юлиана!.. – Он наклонился к ее лицу и заглянул ей в широко раскрытые глаза, смотревшие на него с неподвижностью высшего нервного возбуждения. – Как грустно мне знать, что твой светлый разум впал в такое ужасное заблуждение! Но я сам виноват: я слишком долго оставлял тебя одну, и хотя во всем прочем готов отдать отчет Ульрике, но в этом не могу… Юлиана, не смотри на меня так пристально, – просил он, привлекая к себе ее руки, – ты ужасно взволнована и можешь заболеть.

– Тогда оставь меня, ведь ты не можешь видеть больных людей.

Она старалась высвободить свои руки, между тем как губы ее дрожали от душевных страданий.

Майнау в отчаянии отвернулся. Куда ни обращался он, всюду с неумолимой жестокостью, как в зеркале, он видел в неприглядной наготе весь свой дурной, испорченный характер. Лиана тщательно запомнила все его жестокие выражения. Он так умел блистать в разговоре, для него в обществе не существовало ни преград, ни неудач; он все бичевал своим колким остроумием, своей едкой насмешкой; а здесь, при столкновении с честною, но по его собственной вине ожесточенною женскою натурой, терпел этот блестящий светский человек полнейшее поражение. Молча протянул он руку к звонку, но она быстрым движением предупредила его.

– Не делай этого, Майнау! Я не поеду с тобой, – сказала она мрачно и решительно. – К чему переносить все эти неприятности в Рюдисдорф? Я не должна допускать это уже ради моего милого робкого Магнуса, которого эти громкие неприятные сцены сильно огорчили бы. А мама?.. Мне предстоит по моем возвращении перенести жестокую борьбу с нею – я знаю это, но я предпочитаю лучше выдержать ее одной, чем в твоем присутствии. Она тотчас примет твою сторону; в ее глазах я останусь виновною до конца жизни; ты, которому все завидуют и которого все носят на руках, – владетель Шенверта и Волькерсгаузена и прочее, а я, обедневшая девушка, едва имеющая право на каноникат; впрочем, я сама виновата в том, что не умела достойным образом занять завидного положения! – При этих словах какая горькая, раздирающая душу улыбка мелькнула на губах молодой женщины! – Вот именно поэтому-то мама употребит все усилия, чтобы воспрепятвовать совершению нашего развода, а ведь мы оба только того и добиваемся.

– В самом деле, Юлиана? – Он гневно засмеялся. – Если я захочу приобрести силою то, чего мне ни за что не хотят дать добровольно, то я поручу твоей матери рассудить нас, но пока пусть Ульрика останется высшею инстанцией… Я не утаю от нее ни йоты из моей громадной вины. Я расскажу ей, как царственная кокетка играла мною и как своею неверностью сделала меня таким, каков я теперь, – легкомысленным насмешником, бессовестно играющим женщинами, беспокойным бродягою, который бросался в вихрь недостойных наслаждений, чтобы забыть об оскорблении, нанесенном его самолюбию и мужской гордости. Пусть Ульрика узнает также и то, что я не имел ни малейшего сочувствия к неверной, но жаждал только мести; может быть, Ульрика глубже, чем ты, заглянет в душу раздраженного и глубоко оскорбленного человека… Я скажу ей: «Это правда, Ульрика, что я действительно женился на твоей сестре для того, чтобы отплатить герцогине и удовлетворить свою месть, но также и для того, чтобы положить конец ненавистной страсти, которую питала ко мне эта женщина».

Он замолчал в надежде услышать хоть одно слово одобрения, но губы молодой женщины не шевельнулись – казалось, она окаменела от этих признаний.

– «Я был совершенно равнодушен к молодой девушке, которую едва заметил при первой встрече, – продолжал он взволнованным голосом. – Если бы я тогда заметил ее красоту и ум, я тотчас бы удалился. Я не хотел заковывать себя новыми цепями, я искал только кроткую женщину, которая могла бы быть представительницей моего дома, терпеливо бы ходила за больным брюзгливым дядей, руководила бы воспитанием моего сына и умела примениться к раз установленному порядку в доме; признаюсь, я был жестоким эгоистом… Во мне снова проснулась страсть к путешествиям, явилась жажда к всевозможным приключениям, в том числе и с хорошенькими, пикантными женщинами; казалось, я был поражен слепотою… Белая рюдисдорфская роза уже в первый день показала мне свои острые шипы, которых я испугался, неожиданно наткнувшись на непреодолимую гордость… Но она была также умна и далеко превосходила меня в благоразумии; она умела скрывать свою телесную красоту точно так же, как и свой возвышенный ум; ей не пришло на ум шевельнуть даже пальцем, чтобы расположить в свою пользу человека, который пренебрег другим человеком. Так и жил вдали от нее, хотя и под одной кровлей, равнодушный, насмешливый, и только по временам чувствовал на себе ее молниеносные взгляды. Я должен бы смеяться над шуткой Немезиды, когда бы мне не было так невыносимо горько!.. Не ужасно ли, Ульрика, – скажу я, – что человек, который в своем непростительном ослеплении мог сказать: «Любить ее я не могу», готов теперь преклонить перед твоей сестрой колени и просить прощения? Не смешно ли, что он вымаливает и добивается того, от чего сам с пренебрежением отказался?.. Она хочет покинуть мой дом и, исполненная справедливого негодования, совершенно не понимает меня. Другая, более опытная женщина давно бы угадала, что со мною делается, и, великодушно простив вероломного, избавила бы его от тягостного сознания своего полнейшего поражения; но она невозмутимо проходит мимо, не замечая, что именно попирает ногами, и мне ничего более не остается, как сказать ей прямо, что я буду глубоко страдать и душой и телом, если Юлиана покинет меня!»

Уже в начале своей исповеди он вдруг отошел к окну и во все время ни разу не взглянул на молодую женщину. Теперь он обернулся к ней.

Закрыв правою рукой глаза, она старалась опереться на ближайшее кресло; казалось, от изумления она готова была лишиться чувств.

– Велеть подавать карету? – спросил он, подходя ближе; его губы были бледны, он едва переводил дух. – Или, может быть, Юлиана слышала меня и сама решит…

Крепко сжала она руки и затем бессильно опустила их; неужели не обрушится на нее потолок при этом неожиданном обороте?

– Скажи только «да» или «нет», положи конец мучению! Ты останешься у меня, Юлиана?