Скарамуш. Возвращение Скарамуша - читать онлайн книгу. Автор: Рафаэль Сабатини cтр.№ 69

Его ввели без доклада, как было принято в Гаврийяке, ибо Бенуа, старый сенешаль господина де Керкадью, сопровождал своего сеньора и был назначен дворецким в Медоне – к бесконечному и почти нескрываемому веселью нахальной челяди Этьенна.

От восторга Бенуа приветствовал господина Андре совершенно нечленораздельно. Он разве что не прыгал вокруг него, как верный пес, провожая в гостиную к сеньору де Гаврийяку, который – по словам Бенуа – счастлив будет вновь увидеть господина Андре.

– Сеньор! Сеньор! – воскликнул он дрожащим голосом, опередив посетителя на пару шагов. – Это господин Андре… Господин Андре, ваш крестник, который спешит поцеловать вам руку. Он здесь… Такой нарядный, что вы его и не узнаете. Он здесь, сударь! Разве он не красавчик?

И старый слуга потирал руки от удовольствия, убежденный, что принес господину самую радостную весть.

Андре-Луи переступил порог огромного зала, устланного коврами и ослеплявшего великолепием. Очень высокий потолок, украшенный гирляндами, колонны с каннелюрами и позолоченными капителями. Дверь, в которую он вошел, и окна, выходившие в сад, были необычайно высоки – почти такой же высоты, как сама комната. Это была гостиная с богатой позолотой и обилием украшений из золоченой бронзы на мебели, которая ничем не отличалась от гостиных людей богатых и знатных. Никогда еще не употреблялось столько золота в декоративных целях, как в эту эпоху, когда из-за острой нехватки золотых монет в обращение были пущены бумажные деньги. Андре-Луи острил, что, если бы удалось заставить людей оклеивать стены бумагой, а золото класть в карман, финансы королевства скоро были бы в гораздо лучшем состоянии.

Сеньор – принаряженный, в кружевных гофрированных манжетах, чтобы соответствовать обстановке, – поднялся, ошеломленный неожиданным вторжением и многословием Бенуа, который с приезда в Медон был в таком же унынии, как он сам.

– Что такое? А? – Его бесцветные близорукие глаза вглядывались в посетителя. – Андре! – произнес он удивленно и сурово, и на большом розовом лице выступил румянец.

Бенуа, стоявший спиной к хозяину, ободряюще подмигнул и усмехнулся Андре-Луи, чтобы тот не пугался явной неприветливости крестного. Затем умный старик стушевался.

– Что тебе здесь нужно? – проворчал господин де Керкадью.

– Поцеловать вам руку, как сказал Бенуа, и ничего более, крестный, – смиренно ответил Андре-Луи, склонив гладкую черноволосую голову.

– Ты прекрасно жил два года, не целуя ее.

– Не упрекайте меня моим несчастьем, сударь.

Маленький человек стоял очень прямо, откинув назад непропорционально большую голову, и его бесцветные выпуклые глаза смотрели очень сурово.

– Ты считаешь, что загладил свою вину, исчезнув так бессердечно и не подавая о себе вестей?

– Сначала я не мог открыть, где нахожусь, – это было опасно для моей жизни. Затем некоторое время я нуждался, оставшись без средств, и гордость не позволила мне после всего обратиться к вам за помощью. Позже…

– Нуждался? – перебил сеньор. Губы его задрожали, потом, овладев собой, он нахмурился еще сильнее. Он рассматривал элегантного крестника, который так изменился, и отметил богатый, но неброский наряд, стразовые пряжки на туфлях и красные каблуки, шпагу с эфесом, отделанным серебром с перламутром, тщательно причесанные волосы, которые раньше свисали прядями. – По крайней мере, сейчас незаметно, чтобы ты нуждался, – съязвил он.

– Нет, теперь я преуспеваю, сударь. Этим я отличаюсь от обычного блудного сына, который возвращается только тогда, когда нуждается в помощи. Я же возвращаюсь единственно потому, что люблю вас, сударь, и возвращаюсь, чтобы сказать вам это. Я помчался к вам в тот самый миг, как узнал, что вы здесь. – Он приблизился. – Крестный! – сказал он и протянул руку.

Но господин де Керкадью был непреклонен, отгородившись от крестника щитом холодного достоинства и обиды.

– Какие бы несчастья ты ни перенес, они намного меньше тех, которые ты заслужил своим постыдным поведением, – к тому же я заметил, что они ничуть не умерили твою дерзость. Ты полагаешь, что достаточно явиться сюда и сказать: «Крестный» – и все сразу будет прощено и забыто. Ты ошибаешься. Ты наделал слишком много зла: оскорбил все, за что я стою, и меня лично, предав мое доверие к тебе. Ты – один из гнусных негодяев, которые ответственны за эту революцию.

– Увы, сударь, я вижу, что вы разделяете общее заблуждение. Эти гнусные негодяи лишь требовали конституцию, которую им обещали с трона. Откуда им было знать, что обещание было неискренним или что его выполнению будут мешать привилегированные сословия. Сударь, эту революцию вызвали дворяне и прелаты.

– И у тебя хватает дерзости – да еще в такое время! – стоять здесь и произносить эту гнусную ложь! Как ты смеешь утверждать, что революцию сделали дворяне, когда многие из них, следуя примеру герцога д’Эгийона, [146] бросили все свои личные феодальные права на алтарь отечества. Или, может быть, ты станешь это отрицать?

– О нет. Они сами подожгли свой дом, а теперь пытаются потушить пожар водой и, когда это не удается, валят всю вину на пламя.

– Я вижу, ты явился сюда, чтобы побеседовать о политике.

– Нет, вовсе не за тем. Я пришел, чтобы, по возможности, объясниться. Понять всегда значит простить. Это великое изречение Монтеня. [147] Если бы мне удалось сделать так, чтобы вы поняли…

– И не надейся. Я никогда не смогу понять, как тебе удалось приобрести такую дурную славу в Бретани.

– Ах нет, сударь, вовсе не дурную!

– А я повторяю – дурную среди людей достойных. Говорят даже, что ты – Omnes Omnibus, но я не могу, не хочу в это поверить.

– Однако это так.

Господин де Керкадью захлебнулся.

– И ты сознаешься? Ты смеешь в этом сознаваться?

– Человек должен иметь мужество сознаваться в том, что осмелился сделать, – иначе он трус.

– А ты, конечно, храбрец – ты, каждый раз удирающий после того, как совершил зло. Ты стал комедиантом, чтобы укрыться, и натворил бед в обличье комедианта. Спровоцировав мятеж в Нанте, ты снова удрал и стал теперь бог знает чем, – судя по твоему процветающему виду, ты занимаешься чем-то бесчестным. Боже мой! Говорю тебе, что два года я надеялся, что тебя нет в живых, и теперь глубоко разочарован, что это не так. – Он хлопнул в ладоши и, повысив и без того резкий голос, позвал: – Бенуа! – Затем господин де Керкадью подошел к камину и встал там, с багровым лицом, весь трясясь от волнения, до которого сам себя довел. – Мертвого я мог бы тебя простить, поскольку тогда ты заплатил бы за все зло и безрассудство, но живого – никогда! Ты зашел слишком далеко. Бог знает, чем это кончится. Бенуа, проводите господина Андре-Луи Моро до двери.