Тщетно Шабо воспевал свою проницательность и ловкость, позволившие ему одурачить заговорщиков, которые поверили, что он готов к ним примкнуть; тщетно восхвалял свою преданность делу Свободы; тщетно жестом величайшего презрения швырнул на стол сто тысяч франков. Напрасно он потребовал у членов комитета охранную грамоту, которая дала бы ему возможность продолжить расследование. Возможно, его заподозрили в намерении бежать под прикрытием этого документа за границу.
В конце концов холодная отчужденность чиновников убедила Шабо в том, что он проиграл. Оставалось разыграть последнюю карту.
– Эти предатели собираются завтра у меня дома в восемь часов вечера. – И он наконец назвал имена, надеясь, вероятно, впечатлить комитет высоким положением заговорщиков, трое из которых являлись членами Конвента, представителями партии Горы, причем один из них был в числе лидеров партии.
Итак, жалкий трусишка предал своих сообщников. Он назвал Базира, Делоне, Жюльена и банкира Бенуа в надежде, что его показания помогут ему спасти свою шкуру.
– Пришлите ко мне своих людей завтра вечером, и вы получите их всех. Я позабочусь о том, чтобы они не скрылись.
– И тем докажете свой патриотизм, – сказал Барер со странной улыбкой. – Но вы уверены, Шабо, что назвали всех?
У потрясенного Шабо вытянулась физиономия. Этот вопрос подразумевал, что он не сообщил комитету ничего нового. Значит, он успел сюда в самый последний момент. Еще немного, и за ним пришли бы.
– Да, я забыл еще одного, но он мелкая сошка. Это некий субъект по имени Моро.
– Ах да, – промурлыкал Барер, на породистом лице продолжала держаться непонятная улыбка. – Я уж думал, вы пропустили Моро. Что ж, теперь все понятно. Завтра, в восемь часов.
Остальные согласно закивали. Озадаченный Шабо переминался с ноги на ногу. Его не поблагодарили ни единым словом и все-таки, похоже, отпускали. Это было невероятно.
– Чего вы ждете, Шабо? – На этот раз вопрос задал Бийо-Варенн.
– Это все? – спросил Шабо растерянно.
– Если вам больше нечего сказать, то все. До завтра.
Шабо неуклюже вышел. Он чувствовал себя не хозяином, повернувшимся спиной к слугам, а скорее отпущенным лакеем.
По дороге домой его преследовала загадочная улыбка Барера. Что было на уме у этого наглеца? Может быть, он считал вчерашнее происшествие в Якобинском клубе достаточным основанием для того, чтобы задирать нос перед таким выдающимся патриотом, как Шабо? Проклятый аристократ! Да, Бертран Барер де Вьёзак
[279]
из Тарба по происхождению был дворянин. Он принадлежал к классу, который Шабо инстинктивно ненавидел с юности, как ненавидит низкородный тех, кто выше его по рождению. Да, это было упущение с его стороны: ему следовало уделить больше внимания господину де Вьёзаку. Ну ничего, он это исправит. Не пройдет и нескольких недель, как подлый аристократишка поплатится головой за свою надменность.
И каким образом он узнал, что Андре-Луи Моро участвует в деле?
Если бы Шабо знал ответ на этот вопрос, он не был бы столь уверен в своей способности расправиться в скором времени с Барером. Но он не подозревал, что на столе Комитета общественной безопасности со вчерашнего дня лежал полный отчет о махинациях с акциями Ост-Индской компании, представленный необыкновенно бдительным тайным агентом комитета Андре-Луи Моро. Не знал Шабо и того, что члены комитета уже обсудили план своих действий и его визит нисколько не повлиял на их решение.
Этот план несколько не совпадал с тем, что предложил Шабо. Правда, аресты действительно состоялись на следующий день, и как раз в восемь часов – только не в восемь вечера, а в восемь утра. Члены комитета не стали дожидаться, пока Шабо соберет заговорщиков вместе, и арестовали их порознь. Увидев пришедших за ним людей, Шабо сперва остолбенел, потом, разразившись яростной бранью, стал доказывать, что это ошибка, затем бурно запротестовал, вопя о депутатской неприкосновенности. Несмотря на это, его оттащили от маленькой Польдины, которая заткнула уши, чтобы не слышать непристойных ругательств мужа. Арестованы были все, кого назвал Шабо, за исключением одного лишь Андре-Луи Моро. В тот же час забрали еще одного человека – Фабра д’Эглантина, чье имя Шабо не упоминал. Однако Андре-Луи не преминул сделать это в своем отчете.
Глава XXXIV
Письмо Торена
К полудню весь город уже лихорадило. Толпы наводнили сад Тюильри. Толпы шагали по улицам и вопили, требуя смерти для всех и вся. Толпы окружили помещение Якобинского клуба. Толпы ревели у здания Конвента. Рыночные торговки на галереях зала заседаний визгливо выкрикивали оскорбления в адрес отсутствовавших арестованных законодателей и требовали, чтобы им сообщили, кому они теперь могут доверять.
Вопрос этот в то утро был на устах у каждого патриота. Если Шабо изменил своему долгу, кому же тогда верить? Если Шабо злоупотребил своим положением, чтобы обмануть народ, кто же тогда честен?
В бурлящем людском потоке, затопившем улицы, крутились те, кто стремился еще больше разжечь гнев толпы и направить его в определенное русло. Их облик – от красных шапок на головах до деревянных башмаков на ногах – ничем не отличался от облика патриотов-простолюдинов. Они гневно кричали, что Франция сменила одних тиранов на других и последние еще более жадно пьют кровь несчастного народа. На террасе Фельянов озверевшая толпа схватила и растерзала какого-то щеголя, вся вина которого заключалась лишь в том, что он напудрил волосы. Какая-то мегера, увидев его, подняла крик, что он посыпает голову мукой в то время, когда у людей нет хлеба.
Положение становилось настолько угрожающим, что властям пришлось выпустить на улицы силы Национальной гвардии, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка и защитить членов Конвента от народного гнева.
Де Бац оставался в своей комнате на улице Менар, чтобы любой из усердных агентов, занятых подстрекательской работой в городе, знал, где его найти. Барон нервно мерил шагами маленький салон, то и дело останавливаясь, чтобы послушать рев разъяренного Парижа. К его возбуждению примешивалось беспокойство за Андре-Луи, который ушел куда-то рано утром, ни словом не обмолвившись о том, куда и зачем идет.
Моро вернулся вскоре после полудня. Его бледность, поджатые губы и лихорадочный блеск в глазах свидетельствовали о плохо скрываемом возбуждении.
– Где вы были? – накинулся на него де Бац.
Андре-Луи сбросил плащ.
– Принимал благодарность от Комитета общественной безопасности. – И он наконец сообщил нахмурившемуся барону об отчете, представленном комитету два дня назад.