– Не арест, – ответил Симон, сдержанно улыбаясь. – Простая предосторожность.
Мишони позволил себе выказать гнев:
– И на каком же основании?
– На основании моего здравого смысла. Можешь потребовать, чтобы я отчитался в своих действиях перед комитетом.
И вот Мишони, подавляя ярость и страх, в сопровождении двух муниципальных офицеров покинул Тампль, а Симон остался исполнять его обязанности по охране узников.
Прочим охранникам, уже предвкушавшим беспечную ночь за карточной игрой, к которой их приохотил Мишони, было велено занять свои посты на лестнице и у дверей заключенных, чего давно уже никто не делал, поскольку такая предосторожность казалась излишней.
Когда за несколько минут до полуночи прибыл лжепатруль, старательный Симон находился в тюремном дворе.
Двенадцать солдат во главе с лейтенантом вступили в ворота тюрьмы. За ними по пятам быстрым шагом вошел человек в неприметном гражданском платье. Его лицо скрывала тень широкополой шляпы.
Часовой окликнул неизвестного, и тот предъявил ему какой-то документ. Читать часовой не умел, но официальное происхождение бумаги не вызывало сомнений, да и круглая печать Конвента была ему знакома.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы вперед не вылез Симон в сопровождении своего охранника из патриотов, которому он на случай предполагаемой измены Корти приказал держаться поближе.
– Кто это? – вопросил упивавшийся своей значительностью сапожник.
Незнакомец с ладной сухощавой фигурой стоял перед ним неподвижно и, судя по всему, отвечать не собирался. Часовой вручил Симону бумагу и поднял фонарь.
Документ оказался приказом Комитета общественной безопасности и предписывал гражданину Дюмону, практикующему врачу, посетить в Тампле дофина и немедленно доложить Комитету о состоянии здоровья узника.
Симон внимательно перечитал приказ и убедился, что в нем все в порядке – печать и подпись стояли в надлежащих местах. Но сапожника это никоим образом не удовлетворило. Подобно всем ничтожествам, внезапно дорвавшимся до власти, он склонен был проявлять чрезмерную дотошность там, где простой чиновник ограничился бы соблюдением формальностей; он счел странным, что комитет не проинформировал его о существовании этого приказа.
– Неподходящее время для подобного визита, – прорычал он недоверчиво, возвращая бумагу владельцу.
– Я должен был прийти несколько часов назад, – без промедления ответил тот, – но у меня хватает и других пациентов, не менее важных, чем это отродье Капета.
[225]
А доклад должен быть представлен к завтрашнему утру.
– Странно! Чертовски странно, – пробормотал Симон. Он взял из рук часового фонарь и поднес к лицу незнакомца, скрытому тенью полей черной шляпы. Вглядевшись в черты врача, сапожник отпрянул.
– Де Бац! – вскричал он и, грязно выругавшись, приказал: – Арестовать этого человека! – И сам ринулся на лжедоктора.
Удар ногой в живот отбросил патриота назад, и Симон упал навзничь на булыжную мостовую. Фонарь разлетелся вдребезги, и, прежде чем Симон, у которого перехватило дыхание, успел подняться, барон исчез. Солдаты патруля помогли сапожнику встать, заботливо поддерживали его под руки и расспрашивали обеспокоенно, не ранен ли гражданин. Проклиная их на чем свет стоит, Симон рвался из рук солдат и наконец освободился.
– За ним! – завопил он. – За мной! – И нырнул в ворота, а за ним по пятам свора подручных.
Мнимый лейтенант, рослый парень по имени Буассанкур, решил, что он дал барону приличную фору на старте и тот успел добежать до спасительного крова в доме номер двенадцать по улице Шарло. Поскольку тревога, поднятая Симоном, достигла слуха охранников, высыпавших в тюремный двор, Буассанкур почел за лучшее удалиться и спокойно увел за собой патруль, предоставив привратнику объяснять что да как. Он не мог последовать за Симоном, потому что у того могли возникнуть к нему вопросы. Если бы Буассанкуру и его людям пришлось объясняться, неизвестно, к каким это привело бы последствиям и для них, и, возможно, для Корти. Буассанкур рассудил, что при любых обстоятельствах ему лучше всего увести своих людей в противоположную сторону и дать им разбежаться поодиночке. Было ясно, что операция, запланированная на сегодняшнюю ночь, провалилась.
Что касается де Баца, предположение Буассанкура оказалось верным. Барон бросился бежать к улице Шарло. Он руководствовался скорее инстинктом, нежели здравым смыслом, и пребывал в слишком большом замешательстве, чтобы рассуждать трезво. Барон понимал только, что по случайности или вследствие предательства его тщательно подготовленный план провалился, а сам он загнан в угол. Никогда, даже в роковое утро казни короля, барон не чувствовал себя так скверно. Если этой ночью его схватят (фактически на месте преступления), ему определенно придет конец. Никакие усилия влиятельных знакомых не избавят его от необходимости объяснить, зачем он пытался получить доступ к августейшим узникам.
Следовательно, единственным его спасением была скорость; и де Бац бежал так, как не бегал еще никогда в жизни, и все-таки погоня приближалась.
Для шестерых его помощников, собравшихся на углу улицы Тампля, топот бегущих ног был первым указанием на то, что пришло время решающих событий и что события эти будут совсем иного рода, нежели ожидалось. Беспокойство людей де Баца быстро переросло в тревогу, когда следом за топотом раздался крик, отборная брань и быстро нараставший шум, который свидетельствовал о погоне. Прежде чем Андре-Луи успел сообразить, что́ ему следует предпринять, преследуемый, в котором он узнал барона, поравнялся с ними, в нескольких крепких выражениях объявил о провале и приказал спасаться бегством.
Произнеся на ходу свою короткую речь, полковник первым нырнул в темную пасть улицы Шарло. Остальные в бездумном порыве последовали было за ним, но Андре-Луи остановил их.
– Назад! Надо задержать погоню! – сдавленно крикнул он. – Прикроем его отступление.
Ему не пришлось повторно напоминать им, что таков их долг. Чем бы это им ни грозило, жизнь барона необходимо было спасти.
Мгновением позже показались преследователи – полдюжины нескладных вояк под предводительством колченогого Симона. Андре-Луи с облегчением увидел, что ему с товарищами предстоит иметь дело со штатскими, поскольку в глубине души опасался, что против штыков им долго не продержаться.
Симон принял заговорщиков за полуночных прохожих и воззвал к ним властно и доверительно:
– Ко мне, граждане! Хватайте мерзавца! Это гнусный изменник!