Если старшо́го свалить, да чтоб факел упал подальше от сена, остальных можно взять на меч. На минуту растеряются, оробеют, а тут всего минута и нужна. Отбить Юрашу с Оленой – и еще не поздно будет на вече вернуться.
Корелша колебался, оглядывая кусты за Настасьиной спиной.
– Выйди на середину, боярыня. Тогда и я к тебе спущусь.
Повернулся к дверям, позвал кого-то. Вышел еще один кольчужный. Корелша ему что-то сказал, передал факел. И только после этого сошел с крыльца.
Григориева остановилась, будто бы утереть пот с лица, и снова Савве, негромко:
– В того цель, который с огнем. Не в Корелшу. Как махну посохом – бей.
– Попробую… – раздалось сзади.
Сошлись на поляне, встали в двух шагах друг от друга, Корелша ростом ниже, но шире Настасьи.
– Покупать будешь? – ухмыльнулся он.
Она сделала вид, что удивлена.
– Догадлив ты…
Он засмеялся.
– Ну, покупай. Сколько предложишь?
«Правда, что ли, продастся?» – обнадежилась Григориева. Это бы лучше всего.
– Сколько запросишь, – твердо сказала она. – Хочешь сто рублей?
– А тысячу дашь? – назвал Корелша невозможную сумму, явно глумясь. – И ведь дала бы… Только я непродажный. Из любопытства спросил.
И зашелся хохотом, задрав голову – хоть заглядывай в вывернутые ноздри.
Без размаха, дуговым ударом снизу Каменная вонзила наконечник посоха точно в подставленное горло, между бородой и железным нагрудником.
Закричала:
– Савва!!!
Близко, правее и выше уха будто прожужжала оса – это рассекла воздух стрела арбалета и вонзилась стоявшему на крыльце паробку в переносицу. Он качнулся, со звоном ударившись шлемом о столбец. Сполз. Факел перелетел через перила, упал на сено, и оно сразу задымило.
– Вперед, вперед! – взвыла Григориева, кидаясь с посохом наперевес.
Корелша еще не повалился, еще затыкал ладонями хлещущую кровь, а мимо уже бежали Настасьины молодцы. Легко обогнали боярыню, со свистом вырывая из ножен клинки.
Но и Марфе служили не пентюхи.
С крыльца, толкаясь плечами, скатились трое чешуйных воинов, заступили путь в дом, встали углом, по всей бойцовской науке: самый дюжий, почти великан, впереди, двое остальных одесную и ошую. Бились тоже не заполошно – с умом. У здоровенного в руке был длинный меч, какой обычно держат обеими руками, а он управлялся одной. Взмахнет – товарищи прикрывают щитами. Поди-ка, подступись.
Григориевские наскакивали, да отлетали. На тесном прикрылечном пространстве от двойного превосходства толку было мало. Савва целил новой стрелой, но те были настороже – закрывались щитами.
Позади грозных бойцов разгоралось пламя. Полезло вверх по стенам, добралось до свеса крыши.
Настасья металась за спинами своих паробков, подгоняла их. Никифор ринулся напролом, отбил длинный меч, чуть не достал середнего клинком в лицо, но боковой марфинский низовым ударом подрубил ему колено, и Никифор присел. Его добили, разрубив макушку.
Труп рухнул великану под ноги – тому пришлось шагнуть назад, и меж щитами образовалась щель. Настасья со всей силы метнула в нее посох. Он гулко стукнул детину в грудь, кольчуги не пробил, однако заставил несокрушимого воина пошатнуться, и тут Савва не оплошал – всадил стрелу меж доспешных пластин. С десяти шагов она ушла в тело по самое оперение.
Железный угол распался. Двое остальных еще бились, но теперь каждый в одиночку. Вот свалился один. Второй попятился было на крыльцо, но оно уже пылало, и он не вынес жара, прыгнул вниз – под удары сразу нескольких мечей.
– Бросьте их! – закричала Настасья бойцам, добивавшим поверженных врагов. – В дом! В дом бегите! Достаньте Олену, Юрия!
Паробки сгрудились перед крыльцом, не решаясь на него ступить. Оно полыхало и трещало, сверху сыпались огненные клочья. Горел уже весь дом, из ставенных щелей вверх тянулись струи черного дыма.
– Мааа! Мааа! – надрывался внутри Юраша.
Каменная подтолкнула одного, другого.
– Что встали? Скорей! Ну же, за мной!
Она хотела сама броситься вперед – Савва сзади ухватил за плечи:
– Куда, боярыня? Не видишь – там как в печи…
Яростно оттолкнув его, Григориева полезла прямо в дым, только прикрыла лицо широким рукавом. Вслепую ударилась локтем о перила, чуть не споткнулась о ступеньку, но все же прорвалась к двери, ввалилась внутрь.
Там было светло и жарко. На полу тлели половики, на стене горели, потрескивая, головы кабанов и лосей. Дышать было трудно.
– Юраша! Олена!
Из дальнего угла, затянутого серой пеленой, послышалось хныканье, и Настасья побежала на звук.
Там на лавке, круглым животом кверху, лежала Олена. Глаза закрыты, на виске кровоподтек. Юраша забился под лавку, съежился, одной рукой закрывал лицо, другой держался за Оленин подол.
– Сейчас, милый, сейчас…
Пощупать жилку – жива ли.
Жилка билась.
По потолку с хрустом прошла трещина, из нее посыпались клочья пламени.
С размаху – шлеп, шлеп! – Григориева влепила невестке две затрещины.
– Очнись!
Но голова лишь мотнулась.
Тогда Настасья, присев, обхватила бесчувственное тело, взвалила на плечо, с рычанием поднялась. Качнулась, но не упала.
– Юраша, вставай! За мной!
Сын пискнул и еще дальше вжался в стену.
– Жди! Сейчас вернусь!
Думая лишь об одном: не уронить бы, Каменная двинулась к выходу. Она и не знала, что в ней столько силы – нести тяжелое тело и не падать.
По крыльцу она не спустилась, а свалилась с него, только крикнув вперед, в дым:
– Примите!
Старалась упасть так, чтобы подложиться собой под Олену, но снизу подхватили в несколько рук, смягчили падение.
От удара и удушья Настасья на малое время сомлела. Перед глазами всё плыло, саднила обожженная кожа, но, едва зрение прояснилось, боярыня оттолкнула слуг и вновь, шатаясь, двинулась к крыльцу.
Дойти не успела.
Окутанная раскаленным, дрожащим воздухом изба покачнулась и рассыпалась, взметнув вверх облако черного дыма, багрового пламени и алых искр.
– Юраш-а-а-а!!!
* * *
Боярыня сидела прямо на земле, гладила мертвого сына по лицу. Оно – вот чудо – не обгорело и было прекрасным, совсем не таким, как при жизни.