Американские газеты вот уже два года упоенно расписывали, как прославленные архитекторы – лучшие из лучших! – выбранные верховным повелителем выставки Дэниелом Хадсоном Бернемом, пришли в ужас, узнав, что на болотистых островах Джексон-парка под футом черной земли лежит только плывун. Самые грандиозные сооружения Америки (а в случае Колеса мистера Ферриса, которое должны были закончить в июне, – еще и самое высокое) предстояло возвести на песке, а не на скальном основании, как в Нью-Йорке и других городах Восточного побережья.
В экипаже дорога от центра Чикаго до выставки занимала примерно час. Значительно быстрее доезжали туда желтые трамваи, которые чикагцы окрестили «телячьими вагонами». Когда домовладельцы заломили за аренду воздуха над ведущими к выставке авеню немыслимые деньги, инженеры проложили линию над узенькими меридиональными улочками, где платы за воздух не требовалось. Теперь паровозики с желтыми вагонами могли непрерывно сновать по эстакаде между центром города и главными воротами выставки.
Экскурсионный пароход «Колумб» добрался до стройки в Джексон-парке за двадцать пять минут.
– Господи, – выговорил Джеймс.
За почти три десятилетия жизни и путешествий в Европе он навидался архитектурных чудес, так что почти все новые сооружения, которыми гордилась Америка, казались ему маленькими, уродливыми или чересчур утилитарными в сравнении с заграничными красотами. Однако Белый город застал его врасплох. Мгновение писатель мог лишь таращиться, затаив дыхание и вцепившись руками в поручень.
– Господи, – повторил он.
Заболоченные пески преобразились более чем в квадратную милю белых каменных улиц, умопомрачительных белых зданий, исполинских куполов, статуй, ажурных мостов, зеленых лужаек и цветников.
В лучах солнца казалось, будто Белый город светится изнутри. Джеймс даже зажмурился. Чикаго гордился современной архитектурой – после ужасного пожара 1871 года его отстроили практически заново, – но по сравнению с этим дивным белым видением он был убогим, грязным, Черным городом. Его высокие кирпичные здания закрывали свет домам пониже, линии надземного трамвая не давали солнцу проникнуть в темные каньоны улиц. Если не считать строений, выходящих на озеро Мичиган, Чикаго представал пешеходу лабиринтом тьмы, грязи, шума и копоти. Обожаемый Лондон Джеймса был пожалуй что и грязнее, но по крайней мере бо́льшую часть года целомудренно прятал свою нечистоту за плотным угольным смогом.
Молчавший до сего времени Холмс внезапно взял на себя роль экскурсовода:
– В Белом городе четырнадцать так называемых Больших зданий. То, к которому мы приближаемся, называется Павильоном изящных искусств и мануфактур. Его площадь – миллион триста тысяч квадратных футов. Свод длиной триста шестьдесят восемь футов расположен на высоте двести шесть футов. Только в нем одном поверхность, требующая покраски, составила тринадцать акров. Помимо Больших зданий, в Белом городе воздвигнуто еще двести строений, в том числе по одному на каждый из сорока семи штатов и на все территории.
Джеймс улыбнулся. Забавно, когда у тебя персональный гид с британским акцентом. Некоторые пассажиры придвинулись ближе, чтобы послушать Холмса.
– Когда первого мая президент Кливленд включит рубильник, – продолжал сыщик, то ли не замечая новых слушателей, то ли предпочитая не обращать на них внимания, – динамо-машины Белого города обеспечат в три раза больше электрической энергии, чем доступно сегодня в Чикаго, и в десять с лишним раз больше, чем на Парижской выставке восемьдесят девятого года. В Белом городе более ста двадцати тысяч ламп накаливания; семь тысяч дуговых ламп будут освещать его бульвары, площади, улицы и фонтаны. Темных уголков почти не останется, и устроители наняли собственные полицейские силы – две тысячи Колумбовых гвардейцев, – чтобы не только задерживать нарушителей общественного спокойствия, но и предупреждать любые незаконные действия до их совершения. Ни у одного города Европы или Америки нет столь просвещенной стратегии охраны порядка.
– А что это большое, но уродливое и незаконченное чуть дальше к северо-западу от Павильона изящных искусств? – спросил Джеймс, указывая тростью. – По виду там строят Ноев ковчег.
– Это ответ Белого города Эйфелевой башне, которая произвела такой фурор на Парижской выставке, – сказал Холмс. – Некий мистер Феррис строит огромное Колесо обозрения. Каждая из тридцати шести кабин, размером с железнодорожный вагон, вместит до сорока человек. При каждом обороте пассажиры будут подниматься на высоту двести шестьдесят четыре фута, откуда – как обещают мистер Феррис и устроители выставки – им откроется замечательный вид на озеро Мичиган, Белый город, включая Мидуэй-Плезанс со всеми ее аттракционами, и крыши Чикаго. То, что вы видите сейчас, – леса для нижней половины конструкции. Скоро привезут и установят ось – как я слышал, самую тяжелую стальную деталь, когда-либо изготовленную в этой части света. Она имеет в длину сорок пять футов и весит сорок шесть тонн. Ей предстоит выдержать вес стального Колеса, кабин и людей, в шесть раз превосходящий массу какого-то подвесного моста через реку Огайо в Цинциннати, о котором вы, американцы, упоминаете с такой гордостью. Администрация Белого города и мистер Феррис уверяют, что Колесо будет закончено и начнет возить пассажиров к середине лета, если не раньше.
– Откуда у вас все эти сведения, мистер Холмс? – спросил Джеймс. – Так не похоже на вас – сыпать фактами и цифрами.
Холмс, отвернувшись от Белого города, прислонился к поручню и с улыбкой проговорил:
– Да, с арифметикой у меня порой плоховато, на что не раз указывал мой брат Майкрофт. Однако вчера, пока вы в гостинице беседовали с хворающим мистером Клеменсом, мне провели индивидуальную экскурсию, а даже тупица способен запомнить несколько фактов на короткий период времени. Я уверен, вам известно, что именно так в Кембридже и Оксфорде сдают экзамены с отличием.
«Колумб» по большой плавной дуге огибал пирс, который на две с половиной тысячи футов вдавался в озеро Мичиган. Повсюду стояли тачки и суетились рабочие. Здесь сооружали Движущийся тротуар; он шел прямой линией по всей длине пирса, а в конце поворачивал, образуя кольцо.
– Поездка от пирса, к которому будут подходить пароходы, до ворот ярмарки будет стоить десять центов, – заметил Холмс, по-прежнему стоя спиной к берегу. – Полагаю, бо́льшая часть прибывающих первый раз прокатится на нем хотя бы из любопытства.
Джеймс засмотрелся на миниатюрные лагуны, лесистый остров и каналы, идущие через весь Белый город. Строители превратили гнилое болото в более чистую, светлую, просторную версию его обожаемой Венеции.
– И все это за двадцать один месяц, – сказал Джеймс, словно читая мысли сыщика. – Где президент произнесет речь и включит рубильник?
Холмс повернулся и указал тростью:
– Видите за колоннами, или Перистилем, купол на дальней стороне лагуны – на одной прямой с высоким закутанным пьедесталом, на котором в день открытия все увидят статую Республики работы Сент-Годенса? Да, тот, что с четырьмя павильонами по углам. Это Административный корпус. С него будут выступать президент и другие высшие лица. Они будут повернуты в эту сторону, к озеру и статуе. Надо полагать, взволнованная американская публика заполнит все дорожки до самого Перистиля.