– Последнее письмо пришло от нее прошлой осенью, – сказал Адамс. – Так что, как видите, ваша покойная актриса не может быть миссис Ребеккой Лорн Бакстер из Бостона.
– Ее почерк оставался прежним? – спросил Холмс.
– Да, конечно, – ответил Адамс. – Миссис Бакстер никогда не присылала мне машинописных посланий вроде тех карточек, историю которых вы так неудачно и назойливо расследуете.
– Когда мисс Лорн вышла замуж?
– Примерно через два года после смерти моей жены, – сказал Адамс. – Она переехала в Бостон в январе восемьдесят шестого, всего через месяц после… после. О своей свадьбе написала мне в августе восемьдесят восьмого. Я знаю только, что муж старше ее и разбогател на морской торговле с Индией.
– Можно посмотреть эти письма? Ее к вам, я хочу сказать, не ваши к ней.
Холмс ждал возражений или даже резких слов, но Адамс, вероятно, предвидел эту просьбу. Он вытащил из центрального ящика стола стопку конвертов, перевязанных розовой ленточкой.
– Прочтите их, мистер Холмс. Можете взять их с единственным условием – вернуть обратно. Вы не найдете ничего в письмах Ребекки Лорн Бакстер ко мне – как и в моих к ней, если она разрешит вам их прочесть, – кроме обычного разговора между стареющим вдовцом и подругой его жены – подругой, которая, как и вдовец, по прошествии семи лет по-прежнему глубоко скорбит. – Адамс говорил бесстрастно, почти по-деловому.
Холмс молча взял связку писем.
– И еще одно… еще одна загадка, если хотите, мистер Холмс, – сказал Адамс.
Холмс ждал, держа стопку писем на коленях.
– Каждый год шестого декабря, – продолжал Адамс, – в годовщину смерти Кловер, я – или, пока я путешествовал по Южным морям, Хэй, или кто-нибудь еще из наших друзей – находил на могиле моей жены букет белых фиалок, ее любимых цветов. Я убежден, что их приносит в этот день Ребекка Лорн.
– Откуда вы знаете? – спросил Холмс. – Она сама вам призналась?
– Нет, в нашей редкой переписке я ни разу не упомянул про цветы, – сказал Адамс. – Я просто знаю. Я еще не поблагодарил ее в письме, но когда-нибудь обязательно это сделаю.
– Однако вы сказали, что мисс Лорн… миссис Бакстер… последние семь лет проживает в Бостоне.
– Да.
– Мистер Адамс… вы и впрямь считаете, что Ребекка Лорн Бакстер каждое шестое декабря совершает долгую поездку в Вашингтон только для того, чтобы оставить букетик белых фиалок на могиле вашей жены?
– Да, мистер Холмс. Она никогда не упоминала этого в письмах, но я убежден, что цветы на могиле оставляет именно она. Такой жест доброты полностью отвечает характеру женщины, которую я знал в восемьдесят пятом году. Ребекка Лорн всегда была добрейшей душой и близкой подругой моей жены. Допустить мысль, будто она хоть отчасти замешана или, боже сохрани, виновна в смерти моей жены – в смерти Кловер от меланхолии, как я обычно говорю про себя, – значит совершить тяжелую ошибку против здравого смысла, мистер Холмс. Это профессиональная недобросовестность, а также грубая клевета.
– Спасибо, что уделили мне время, мистер Адамс, – сказал Холмс, вставая и беря со стула цилиндр, перчатки и трость.
Адамс остался сидеть.
– Скоро ли вы покинете Вашингтон? – спросил историк.
– Я должен буду совершить поездку в связи с этим расследованием и… с другим… но со мной можно будет в любое время связаться через табачную лавку вот по этому адресу, – ответил Холмс.
– Мне больше нечего сказать вам по данному поводу, – проговорил Адамс. – Я буду признателен, если вы вернете письма до того, как отправитесь в поездку. Можете передать их через Хобсона. Нам нет больше надобности встречаться.
Холмс кивнул:
– Я сам найду дорогу к выходу, мистер Адамс. Спасибо за помощь. – Он похлопал по стопке писем в нагрудном кармане.
Однако Адамс уже смотрел в бумаги и даже не поднял взгляд.
В дверях Холмс остановился, чувствуя, но не видя Хобсона где-то в дальней части коридора.
– Один последний вопрос, мистер Адамс.
Историк не вздохнул, не нахмурился, не завел глаза к потолку – просто поднял голову, и Холмс вновь восхитился его выдержкой.
– Из ваших окон, особенно вон из тех, открывается прекрасный вид на резиденцию президента.
Адамс ничего не ответил. Он не повернулся к окнам, на которые указывал Холмс, да в этом не было надобности. Адамс работал в своем кабинете с 1886 года и прекрасно знал, что у него за окнами.
– Не знаете ли вы, случайно, мистер Адамс, какие помещения Белого дома выходят окнами на ваши и – как ни странно звучит мой вопрос – часто ли президент Кливленд бывает в этих помещениях?
– Могу сказать лишь, что когда мы с миссис Адамс бывали у президента в его первый срок, в этих помещениях располагались кабинет и приемная сестры президента, мисс Роуз Элизабет Кливленд, которая исполняла роль первой леди страны, покуда в восемьдесят шестом мистер Кливленд не женился. Насколько я понимаю, это было первое и единственное бракосочетание в Белом доме. Несколько месяцев назад мистер Кливленд вновь въехал в Белый дом, но его сестра, насколько мне известно, в Вашингтон не вернулась. Кажется, она стала директрисой небольшого учебного заведения в Индиане… в городе Лафайет если совсем точно. Она часто публикует статьи по так называемому феминистскому вопросу, то есть о правах женщин. Я читал, что год назад она приняла участие в Первой международной женской конференции в Париже. Так что я не знаю, для чего служат эти помещения в настоящее время, только что сестра президента в них больше не живет.
Холмс улыбнулся тому, как исчерпывающе ответил историк (пусть и не самым учтивым тоном), кивнул в знак благодарности и закрыл за собой дверь.
Спеша усесться в кеб, пока его не заметил Генри Джеймс, который должен был сейчас находиться в соседнем доме, Холмс думал, что встреча принесла по крайней мере один существенный факт: кабинет Генри Адамса являет собой идеальное место для убийцы со снайперской винтовкой. Для Лукана Адлера, например.
11
Колесо времени
День или два после возвращения к Хэям в качестве писателя, чей покой тщательно оберегают, Генри Джеймс блаженствовал впервые с начала года. Его комнаты в дальнем конце коридора на втором этаже были просторными, уютными и тихими. Если Джеймс решал поесть с хозяевами, те встречали его радостно. Если он выбирал одиночество – как по большей части и происходило, – Грегори перед каждой трапезой приносил меню, и писатель выбирал себе завтрак, обед или ужин без оглядки на то, что будут есть хозяева.
В те первые дни полное отсутствие Холмса наполняло его душу тихим счастьем – нечто подобное Джеймс испытывал, когда отпустила боль от подагры, мучившая его в Лондоне на Рождество и Новый год. Никаких больше окурков в яичнице, никаких разговоров про заговорщиков и убийц, никаких ночных вылазок на кладбище с проникновением в потайные надгробные убежища. Полная свобода отдыхать, писать или просто гулять и думать. Или, коли захочется, взять билет на ближайший пароход в Англию. Ничего лучше и придумать было нельзя.