Книга колдовства - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Риз cтр.№ 28

Жители Гаваны проснулись после сиесты, и с ними многие сотни, а то и тысячи приезжих. Во второй половине дня, а потом и в сумерки они исполняли здешний ритуал, который я впоследствии наблюдала в Гаване несчетное множество раз. Мужчины (несмотря на тропическую жару, одетые в черные фраки, черные галстуки, черные шляпы и длинные черные панталоны по тираническому примеру цивилизованной Европы) и дамы (утопавшие в рюшах и оборках) ездили по бульварам a la file, [44] не имея никакой другой цели, кроме как показать себя и посмотреть на других. И хотя путь их пролегал по Пасео-Исабель-Секундо — роскошной аллее, пересекавшей старый город, как длинный шов, и уходившей к бухте, а затем еще дальше к морю, чтобы пройти мимо форта Морро, тюрьмы Пресидио, Театро-де-Такон, величественных садов епископа Гаваны и вернуться обратно, — незатейливая рутина таких поездок неизменно поражала меня своей нелепостью. Да и от парада кубинской знати я не получила ни малейшего удовольствия. Ну разве что поглазела на наряды, драгоценности, роскошные черные ливреи форейторов, возвышавшихся над всеми volantes [45] и quitrines, [46] этими новомодными хитроумными экипажами, двухколесными колясками с одной лошадью или многоконными упряжками. Всадники были великолепны в своих широченных крагах — черных, кожаных, с пряжками и шпорами на пятках. Эти краги поднимались от сапог до самых колен и выше, на все восемь или девять дюймов, и напоминали щиты. Их счастливые обладатели привставали на стременах, чтобы показать все то, чем они сами и их хозяева так гордились: алые куртки, расшитые золотым шнуром и отделанные кружевом, широкополые соломенные шляпы, украшенные перьями или повязанные лентами, и брюки — узкие и облегающие, как вторая кожа. Форейторы выглядели поистине царственно, когда увозили кубинское общество все дальше и дальше; однако какие пустые, какие бессмысленные глупости долетали до их ушей, когда их пассажиры пускались в пересуды о европейских дворах, о bals masques, [47] о каком-нибудь мошеннике маркизе. Но сильнее всего здешние гранды беспокоились о том, чтобы чей-нибудь задранный нос или резко захлопнутый веер не вверг их в некое чистилище, где им станут перемывать косточки.

В тот день меня поразила весьма неожиданная мысль: после долгого уединенного существования в обличье ведьмы я впервые вышла в свет. Конечно, я совсем не нуждалась в обществе как таковом, я его презирала и предпочла бы побродить по какой-нибудь окраинной улочке, если бы не назначенная встреча с Каликсто. Я опаздывала уже на несколько часов — да, часов! — но мне все-таки хотелось пройти к собору самым коротким путем. Так отчего же я мешкала?

Возможно, я боялась. Мне было страшно осознать, что я сделала и что потеряла.

Потеряла. И что же? Может, дружбу? А может, я сама отказалась и от любви, и от того, чтобы положить конец моему одиночеству? Enfin, если бы я могла выбирать, я без колебаний отдала бы самую дорогую вещь, какая у меня есть, за то… Я опаздывала на много часов, и Кэл наверняка покинул соборную площадь. Скорей всего, он решил, что я его обманула, и расстался навек и со мною, и с надеждой разгадать тайну странных событий на борту «Афея». Я прожила в одиночестве почти всю свою жизнь, и сейчас мне очень не хотелось убеждаться в том, что я снова буду одна. Конечно, то была трусость. Я даже замедлила шаг, подходя к собору, и еле-еле тащилась по широким улицам, переполненным людьми, пока не вышла на площадь Плаза-де-Армас. До восьми часов оставалось всего ничего. Я догадалась об этом, ибо знала: оркестр на площади всегда начинает играть ровно в восемь. Присев на железную скамью, я смотрела, как музыканты в военной форме настраивают инструменты. Посвистывали флейты, взвизгивали трубы, раздавался треск барабанной дроби, и все это вспарывало тишину наступающей ночи.

Площадь Плаза-де-Армас находилась перед главным фасадом Губернаторского дворца, который днем раньше по какой-то причине ускользнул от моего внимания. Площадь была полна народу. Здесь собрались и сливки общества, и представители самых распространенных на острове профессий — моряки и солдаты. И к тем и к другим я испытывала совершенное равнодушие. Ах, моя слепота! Я не обратила должного внимания ни на различия их одежд, ни на их гордыню, ни на их… глупость.

Оркестр играл сносно, но в его музыке слышалась военная дисциплина — ведь все исполнители были солдатами. Их главный начальник и командир, сам генерал-капитан, то есть губернатор, с довольным видом сидел на высоком крыльце своего дворца. Он начинал хлопать первым, и толпа подхватывала его аплодисменты. Случись ему задремать этим теплым вечером, уже переходившим в ночь, все собравшиеся на Плаза-де-Армас тут же прилегли бы, кто на траву, а кто на брусчатку. Так уж здесь заведено: народ, словно стадо, боится хлыста и жаждет повиновения. Наблюдать это не слишком приятно, и я стала смотреть на веероподобные листья пальм, мерно покачивавшиеся в такт дуновениям ветра. Порой их ритм совпадал с музыкой и казалось, будто пальмы танцуют вальс.

У нас, ведьм, есть свои развлечения — почему бы нам их не иметь, когда в жизни чего-то недостает, а сердце похоже на несостоятельного должника? Мы вполне можем себе позволить что-нибудь эдакое. В общем, было уже почти девять, когда я наконец очутилась на Калье-дель-Эмпедрадо, devant la cathedrale. [48]

Солнце уже опустилось до горизонта и вот-вот должно было скрыться за ним, камни зданий и мостовой вокруг собора, брусчатка, ступени лестниц и все прочее отдавали свой жар мерцающими волнами. Поэтому мысль, побудившая меня войти в храм, была такой: интересно, откуда внутренняя поверхность каменных стен получает столько холода? Какая бы жара ни царила на улице, внутри каменных построек всегда холодно, очень холодно. Только позднее, глубокой ночью, в них понемногу теплеет, когда дневное тепло проникает во внутренние слои каменной кладки. Камни всегда отстают на половину суток от солнца, сохраняют ночную прохладу после полудня, чем пользуются богомольцы — они устремляются под священные своды, чтобы спастись там от усиливающегося зноя. Но каким бы ни был воздух в этих зданиях, прохладным или теплым, он всегда — да, всегда — неподвижен. Можно сказать, он мертвенно-неподвижен и перенасыщен парящей в нем пылью вечности, а также верой. Ведь вера тоже сгущается и наполняет такие места: в них скапливаются все молитвы, когда-либо вознесенные прихожанами. Слова, уже стихшие и вознесшиеся ввысь, поддерживают арочные своды собора, а затем, как струи дождя, устремляются вниз и осеняют верующих, незримо и неслышно. Такие соборы, как этот, в Гаване, загромождены застывшими молитвами.

Внутри собора царили прохлада и тишина, как в гробнице. Это казалось весьма уместным: ведь здесь лежал сам великий Колумб. Рядом с местами для хора, под большим горельефом, за благодарственной надписью от Испании, покоился прах первооткрывателя — во всяком случае, так гласит легенда. Однако не верь легендам, ведьма, — многие гробницы пусты. Это мне хорошо известно.