Луис не мог оторвать взгляд от Одри, красота которой, казалось, расцвела вместе с весенними цветами. Ее глаза, недавно опухшие от слез, сияли жизнью, щеки горели, не давая усомниться в том, что она знает, что он смотрит на нее.
— Да, я останавливался у сестры в прошлом году, — ответил Луис. — Я не очень часто видел Марселя. Большую часть времени он проводит на чердаке. А иногда — в постели с Сисли.
— О боже! — Сесил подавился супом. — Кто бы мог подумать!
— Сисли уже не та женщина, которую ты когда-то знал, Сесил, — сказал Луис с усмешкой.
Одри в очередной раз удивилась, как Луису удается сохранять такое хорошее настроение. Почему он не злится на нее и не сердится на брата? Это просто не укладывалось в голове.
— Наша сестра всегда была кладезем старомодных ценностей. К тому же она такая же флегматичная, как папа. Разве может мужчина заставить женщину так сильно измениться? — Сесил промокнул уголки рта салфеткой.
Одри смотрела в тарелку с супом.
— Да, мужчина изменяет женщину. Он может вдохновлять и любить ее так, что она расцветает, как растение на солнце, или же он может ранить ее и позволить усохнуть, и тогда она зачахнет и умрет.
Одри снова ощутила на себе его взгляд и вспомнила, как тетя Эдна рассказывала ей о солнечном Гарри, своем обожаемом муже.
— Марсель не любит Сисли, но с удовольствием утоляет ее телесный голод. Это разные вещи, но эффект налицо — Сисли отбросила ложный стыд и сильно изменилась.
— Он любит ее? — спросила Одри, не поднимая глаз.
— Нет, я не верю, что любит, — ответил Луис. — У него есть крыша над головой, хорошая еда и хороший секс. Он ни за что не платит. Он — художник; все, что его волнует — искусство. Нет, я уверен, он использует Сисли.
— Мне он показался хитрым, — призналась Одри, глядя на мужа. Было бы странно, если бы она все время смотрела в тарелку. — Он бродит по дому в темноте, подсматривает, подслушивает. Как шпион…
— Шпионит для кого, милая? — спросил Сесил.
— Для самого себя. Я не знаю, — ответила она и посмотрела на Луиса.
Его глаза были такими родными! Самыми родными в мире, и она знала, что ей не нужно говорить, чтобы он ее понял. Он всегда понимал ее. Она ощущала, как душа ее тонет в теплом меде любви. Ей хотелось смеяться, потому что она долго грустила, а теперь наконец почувствовала себя счастливой. Она заметила, как задрожали уголки рта Луиса, готовые вот-вот подарить ей улыбку. Сесил выпил уже столько виски, что его голова стала такой же тяжелой, как и сердце. Он смотрел на жену и не мог понять; то ли ему кажется, что Одри с Луисом связывает нечто большее, чем симпатия, то ли алкоголь сделал из него параноика.
— Дорогая, сегодня днем я еду в город, — сказал он, осушая стакан и внимательно наблюдая за реакцией жены.
— На работу?
— Да. — Его тон был ровным.
Одри постаралась изобразить огорчение, но едва заметная улыбка приподняла каждую черточку ее лица.
— Ты вернешься к ужину?
— Вернусь. — Сесил тяжело вздохнул и встал. — Оставляю тебя в надежных руках Луиса.
Она не обратила внимания на едкий тон мужа, потому что все ее помыслы были устремлены к Луису.
— О, уверена, у Луиса масса дел! Кроме того, мне нужно распаковать вещи и навестить Мерседес. Мама с Эдной и Хильдой придут к чаю.
— Хорошо. Тогда до скорого. — Сесил поцеловал жену в щеку.
На этот раз она не отстранилась, а только нахмурилась. Он вел себя странно. Возможно, она преувеличивает, потому что чувствует свою вину. Может быть, всему виной виски. Она не заметила, много ли он выпил.
Одри прошла в кухню. Мерседес мыла посуду, а Лоро сидел на кране, практикуясь в английском:
— Мерси, моя любимая Мерси! Любимая! Ты хорошо-о-о-о пахнешь.
Мерседес шлепнула его мокрой тряпкой, но это не помогло.
— Мерси, моя любимая…
— Мерседес, — войдя, позвала Одри.
— Сеньора, как поживают мои девочки? — спросила Мерседес, вытирая руки о фартук.
Она редко улыбалась, а ее интонация всегда угасала к концу каждой фразы, будто бы она внезапно осознавала греховность этого мира и смирялась с этим.
— Алисия передала тебе письмо.
— Какая умница! Я знала, она не забудет свою старую подругу.
— Конечно, нет. Леонора передает тебе привет.
— Они счастливы? — спросила Мерседес, затем пожала плечами и нахмурилась. — Как они могут быть счастливы так далеко от дома?
— Да, они далеко, — ответила Одри, отдавая ей письмо и грустно кивая. — Но они счастливы. Алисия, я уверена, сама тебе расскажет.
— Алисии ничто не может причинить боль, только она сама. А Леонора уязвима, как слепой котенок. Я знаю, что она скучает по маме, я чувствую это, — сказала Мерседес, ударяя себя кулаком в грудь.
— Я тоже по ним скучаю. Но они скоро вернутся, и у нас будет чудесное Рождество.
— А потом? — Мерседес прошла с письмом к кухонному столу.
Лоро нырнул в мыльную воду.
— Ты так хорошо-о-о-о пахнешь, — кричал он. — Ja, ja, ja
[19]
!!!
Луис играл на фортепиано. Легкая мелодия, созвучная с наступающим временем года, лилась из распахнутого окна. Одри вздохнула и вошла в комнату. Он продолжал играть. Она встала возле инструмента, облокотившись о его полированный бок, и смотрела, как бледные пальцы Луиса танцуют по клавишам. Она чувствовала его запах, снова пробудивший в ней тоску и желание. Все было так, словно он никуда не уезжал, словно не было того мучительного разговора в церкви после похорон Айлы. Словно она вышла замуж за Луиса, а не за Сесила, и это был их общий дом. Все казалось таким естественным, словно по-другому и быть не могло.
— Ты удивляешься, почему я не сержусь? — тихо сказал он, затем обернулся и взглянул на нее с любопытством.
— И почему ты не сердишься? — послушно спросила Одри.
Луис продолжал играть. Ему не требовалось полностью концентрироваться на том, чем были заняты его пальцы — те отлично справлялись со своим делом даже тогда, когда мысли хозяина были заняты чем-то другим.
— Разве я могу сердиться? Ты любишь меня. Я самый счастливый мужчина на свете!
Одри улыбнулась и опустила глаза.
— Но я вышла замуж за твоего брата.
— Ведь это я уехал.
— Я так скучала по тебе.
— Я тоже. Все эти годы мое сердце плакало кровью.
Она осторожно закрыла крышку фортепиано. Луис убрал пальцы. Одри вздрогнула, и ее лицо вновь стало серьезным.