Тень без имени - читать онлайн книгу. Автор: Игнасио Падилья cтр.№ 16

Много лет спустя, проезжая через Балканы, я осознал, что тогда прошел по крайней мере десять километров, таща на себе тело Эфрусси. В то время, однако, это расстояние показалось мне значительно большим. Помню, что небесный свод, полностью открытый, без следа облаков, простирался над нами во всем своем великолепии. Ощущая его величие, я чувствовал еще большую тяжесть, словно он давил на меня, и мне казалось, что я нес не одного умирающего, а все те мертвые тела и души, которыми был или мог быть Эфрусси.

К тому времени войска Антанты уже перекрыли прямой путь в Караншебеш, так что мне пришлось войти в лес, несмотря на угрозу натолкнуться на мину, спрятанную под снегом. Тело Эфрусси было необычайно тяжелым, и иногда мне думалось, что он уже не дышит. Тогда я на мгновение останавливался и окликал его по имени, получая в ответ жалобный стон, напоминавший мне о моей вине, которая состояла в том, что я отобрал его у смерти.

Вначале я не понял, почему Эфрусси предал меня таким образом. Еще меньше мне было понятно, почему именно я считал себя его предателем. Я сделал невозможное, чтобы спасти его, рисковал всем, чтобы вернуть этого человека в мир. Только страстное желание не прерывать моей последней связи с прошлым заставляло меня продолжать движение вперед. Однако мои надежды достичь в скором времени какого-либо пункта помощи с каждым моим шагом слабели, я начал понимать, после всего происшедшего, что Эфрусси не обманул меня. Я должен был заподозрить, что мой товарищ окончательно решил не возвращаться домой задолго до нашей встречи в хижине, расположенной в долине Бейханика. Когда он принял мое предложение разыграть судьбу в шахматы, то поступил так не в знак своего подчинения моему эгоистичному стремлению совершить взаимный обмен. Он согласился на это, чтобы показать мне, что что-то внутри у него взорвалось, что-то, что позволяло ему оставаться в живых до этого дня и от чего он окончательно освободился, встретив меня.

Пока я на грани гибели бродил с ним по лесу, я думал о том, что Эфрусси должен был воистину возненавидеть меня за то, что я помешал ему покончить с собой, покинуть этот мир в состоянии успокоенности, чтобы его память, его имя и его национальное самосознание повсюду мне сопутствовали. Для этого, однако, мне следовало разгромить его в шахматной партии. Это произошло незадолго до рассвета. До этого Эфрусси не проявил никаких признаков слабости или стремления потерпеть поражение, он вел свою шахматную игру таким образом, будто действительно хотел меня обыграть. Партия длилась несколько часов, и ничто, за исключением отдаленного орудийного выстрела и молчаливого присутствия его мертвецов, не мешало нашей игре. Никакой злобный голос, никакая рука пьяницы не явилась, чтобы растащить нас. Можно было сказать, что временами мы оба искали способа длить игру до бесконечности, как если бы только на этом пути к неизбежной развязке способны были найти столь долгожданное наслаждение. Мои опасения, что недостаток морфия способен нарушить душевное состояние моего противника, мгновенно улетучились: Эфрусси вел партию с неослабным вниманием, свойственным мастерам, которые играют так, словно ставят на кон свою жизнь в каждой шахматной партии даже в том случае, если играют сами с собой.

Почти рассвело, когда нам стало понятно, что король Эфрусси находится под угрозой гибели. Он смотрел на доску в течение нескольких секунд, сдал своего короля и поздравил меня, впервые назвав Рихардом. Затем, как если бы ничего не произошло, он потребовал, чтобы мы немного поспали, так как нас ожидал путь еще более трудный, чем тот, который я проделал в поисках Эфрусси. Мне хочется верить, что в его словах уже был намек на отказ, которого я, находясь в облаках победы, не захотел сразу же заметить. Этот намек, тем не менее, я осознал во время моего сна часа через два, и, когда он превратился в неясное предчувствие, я открыл глаза. Тогда я вновь увидел Эфрусси, сидевшего ко мне спиной. Он держал пистолет у своего виска. Никогда в своей жизни я не ощущал такой способности к быстрому реагированию, какая проявилась у меня в тот момент. Когда Эфрусси нажимал на спуск, мне удалось ударом руки изменить направление выстрела, однако он все же задел правую височную кость. В течение нескольких секунд обескураженный Эфрусси смотрел на меня, а затем, упав на пол, пробормотал:

— В этом не было необходимости, Рихард.

Окровавленного и потерявшего сознание, я тащил его на себе всю обратную дорогу в Караншебеш.

На берегу Дуная я споткнулся, и Эфрусси оказался на земле. Он продолжал дышать, как если бы это падение представляло собой лишь малую часть тех страданий, которые он испытывал в течение долгих лет. Его рана на голове все еще обильно кровоточила, и было ясно, что при такой кровопотере Эфрусси не проживет долго. В тот момент я почти ненавидел его, и мне захотелось проверить, может ли он услышать меня в своем состоянии агонии, которая не вязалась с таким сильным человеком, как Эфрусси. Наконец мне стало понятно, что Эфрусси продлевал свое существование в надежде на то, что я соглашусь с его самыми сокровенными помыслами и взвалю на себя не только его смерть, но и непосильную ношу ответственности в его бесконечной борьбе с жизнью, которую он не мог возглавить. Он надеялся, что, ведомый скорее любовью к нему, чем простой филантропией, я буду вынужден принять все это от его имени.

Когда я достиг лагеря, Эфрусси уже прощался с жизнью. Я мог ощутить это по возросшему весу его тела, его дыханию, которое раньше было глубоким, а теперь почти прекратилось, перейдя перед этим в легчайшее дуновение, почти мольбу о позволении покинуть этот мир. Думаю, что именно тогда я согласился принять его наследство и его цепи. Достигнув Караншебеша, где каски вражеской кавалерии уже чередовались с приветственными выкриками дезертиров, я сразу же направился в канцелярию. Как я и предполагал, бригадир Голядкин находился там, выискивая в многочисленных папках ту информацию, которая могла бы чего-то стоить в хаотическом будущем мира. Погруженный в бумаги, он показался мне карикатурой на Эфрусси с паспортами мертвецов. Увидев меня, бригадир испуганно встал и немного успокоился только тогда, когда я опустил тело Эфрусси на пол, и ему удалось интуитивно узнать меня, несмотря на кровавую маску, скрывавшую черты моего лица.

— Это вы, святой отец? — спросил он, еще придерживая своей единственной рукой подсумок.

— Мое имя Тадеуш Дрейер, — ответил я с вызовом, размахивая перед ним копилкой, переполненной деньгами, которую я нашел среди вещей, принадлежавших Эфрусси.

Тогда, и только тогда я заметил, что тело моего друга навсегда расслабилось, как если бы, наконец освобожденному от легиона демонов, ему удалось войти в обитель смерти, уравнивающей всех в анонимности.

Аликошка Голядкин.

Крюсель (Франция), 1960.

Издали дом генерала Тадеуша Дрейера напоминал большой барак для заключенных, настолько преобразовали годы туманный замок, величием и чернотой выделявшийся на улицах Женевы. Темные стены дома контрастировали с вечерней белизной снега, а два верхних окна напоминали два огромных глаза гигантской кошки, застигнутой в сумерках фонарями рекогносцировочного патруля. Пока я расплачивался за такси, которое доставило меня сюда, я ощутил, что это здание караулило меня с давно прошедшего момента, который, казалось, сейчас разворачивался в том уголке моей памяти, где воспоминания о наших незавершенных действиях стучат с настойчивостью механического молотка, кажущейся нам исключительным атрибутом настоящего. Вдруг все в этой сцене — разрушенная изгородь сада, свинцовый снег на городских крышах, янтарь небосвода, столь напоминающий рассвет, — показалось мне до боли родным. Я видел похожий снегопад на Украине сорок с лишним лет назад, и я перелез через эту изгородь, как и через ту, с ловкостью, которую придают лишь молодость и страх. Тогда возле огромного заброшенного амбара два человека напряженно ждали, что я выстрелю не в старика, который ожидает убийцу, стоя у окна, а в грудь своего брата Петро, офицера царской охраны. Также в то утро, вспомнилось мне, я почувствовал угрозу уничтожения, нависшую над человеком, существование которого казалось мне абсурдным, но необходимым. Тогда я также ощутил необходимость завершить все до того, как у меня вывернет содержимое желудка на снежное одеяло, похожее на то, которое опоясывало мои сапоги сейчас, как бы желая отсрочить неизбежное.