Святослав - первый русский император - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плеханов cтр.№ 22

Когда Святославу исполнилось пятнадцать лет, Ольга сама сосватала для него первую жену – высокую белокурую деву из знатного варяжского рода. Но вскоре после рождения сына Ярополка молодой князь охладел к ней, его помыслами завладела Малуша, как-то враз расцветшая в эту пору. Как ни старалась Ольга противодействовать сыну, отсылая свою ключницу в дальние села, он каждый раз дознавался, где она, и уезжал за ней. Когда на свет появился Владимир, княгине, скрепя сердце, пришлось признать право Малуши жить во дворце. Только простенькая прялка, принесенная новой женой Святослава из людской в ее светелку, была для нее памяткой о прежнем рабстве. Да косые взгляды иной раз напоминали ей о годах несвободы, да заплаканное лицо Владимира, примчавшегося со двора: «Маменька, а почему он меня робичичем обзывает? Разве я сын рабыни?»

Перебирая в памяти эти и другие подобные события, Святослав все сильнее раскалялся, и, наконец, к нему пришли с известием о том, что люди епископа подняли руку на дружинника в киевском кабаке, а самого князя обозвали идолопоклонником. В разгоревшейся потасовке несколько человек убито, толпа громит посольский двор, грозит идти на христианские улицы. Едва дослушав гонца, Святослав крикнул: «Седлай!» и вскорости помчался в Киев.

Когда он осадил коня перед огромным скопищем народа, окружившим длинное рубленое строение с узенькими окошками, сквозь яростный гомон голосов слышались глухие удары. Проложив себе плетью дорогу к посольскому двору, князь увидел, что несколько дюжих молодцов колотят дубовым бревном в окованные полосовым железом двери. На глазах у Святослава они рухнули внутрь, и в образовавшийся проход повалила толпа, вооруженная мечами, дубинами и топорами. Даже зычный окрик князя не остановил разъяренный народ.

Одного за другим на крыльцо вытаскивали растерзанных немцев. Епископ Адальберт в изодранном подряснике пытался утихомирить толпу, воздевая к небу руку с крестом, но даже голос его не был слышен в неумолчном гаме. Когда он увидел пробивающегося к нему Святослава, на лице его, покрытом ссадинами, промелькнул луч надежды. Нечеловеческим усилием вырвавшись от удерживавших его киевлян, Адальберт бросился на колени возле копыт коня вцепился обеими руками в княжеский сапог, как тонущий хватается за плот.

Взмахом кнута остановив разъяренных мужиков, кинувшихся отдирать от него епископа, Святослав привстал на стременах и крикнул что было силы:

– Угомонись люд! Дай слово молвлю.

И голос его превозмог-таки беспорядочный гвалт. Мало помалу народ смолк, воззрившись на князя. А он велел Адальберту подняться с колен и распорядился подвести к нему уцелевших немцев. Их набралось около двух десятков. Все были истерзаны – платье висело клочьями, лица в кровоподтеках. Оружие у всех уже отняли, только у двоих болтались на поясах пустые ножны.

– Вот что скажу вам, мужи киевские! – заговорил Святослав, указывая на пленников. – Не знаю, правда ли то, что рассказали мне о деяниях этих иноземцев…

– Правда! – завопили сотни голосов.

– Я говорю! – свирепо мотнув головой, рявкнул Святослав. Так вот: что бы эти люди ни сделали, они разгневали народ. И все-таки: надо остановиться, они уже получили свое. Пусть идут восвояси с миром. Пусть идут и накажут другим: на Руси любят своих богов, не старайтесь переделать русских на чужеземный лад. Пусть каждый народ живет по тому закону, что достался ему от отцов и дедов.

И опять толпа несметная. Опять гул голосов, старающихся перекричать друг друга. Верховный жрец, стоя на высоком помосте, старается утихомирить людскую стихию.

– Я тоже против замысла князя, – кричит он. – Да дайте же досказать!.. Я говорил то же, что и вы, но пусть сам князь повторит свои доводы.

Святослав поднимает руку. Воцаряется полная тишина.

– Почтенное вече! Как порешите вы, так и станется. Но скажу сначала, как я понимаю невысказанные мысли волхвов: они не хотят, чтоб я переносил стольный град на Дунай, потому что думают: князь желает уйти из-под руки веча. Нет, мужи киевские, не лелею я мысль освободиться из-под верховной власти народа. Я, как и прежде, признаю себя лишь военным вождем на службе у веча, признаю верховенство волхвов как хранителей соборной воли и древнего закона… Понимаю, чего опасаетесь вы – как бы я с примера моравского князя да князя Мешко, что у ляхов правит, не принял за русским рубежом чужой веры вместе с дружиной, а потом, вернувшись, не стал силой вам крест навязывать… Не сегодня я решил на Дунай пойти и стольный город там заложить. Жрецы могут подтвердить, еще до хазарского похода говорил я им: там, на Дунае, будет сердцевина земли моей. Ведь туда все блага сходятся: из Греческой земли – золото, шелка, вина, из Чехии и Венгрии – серебро и кони, из Руси – меха и воск, мед и рабы.

Вече слушало речь князя с едва скрытой враждебностью. То и дело Святослава прерывали возмущенные выкрики: «Ты уйдешь, а потом с тебя и взятки гладки!» «Обещать-то все горазды». «Слыхали мы про таких сладкопевцев!» Когда же слово взял волхв, из толпы закричали: «Не хочет в Киеве править, мы себе другого князя приищем!»

Старый жрец не дал расходиться страстям. Призвав в свидетели Даждьбога, подателя мудрости, он сказал:

– Я подумал, как отвратить князя Святослава от обмана народа. Мы благодарим его за то, что хазарскую грозу отогнал, но ведь он в походах этих и силу великую набрал, какой ни один до него вождь дружины не имел. Не явится ли соблазн силу эту для своего возвышения употребить? Да если к тому же к чужой вере шатость явит наш князь. Ведь матерь его, знаем мы, тоже ради выгод своих крест приняла. Верим в тебя, князь, но не знаем, каков ты станешь, когда от народа своего оторвешься. Поэтому подсказал мне Даждьбог таковое решение: оставишь ты всем вечевым городам по сыну малолетнему, будут князьями числиться, а если ты от отцовских и дедовых законов отступишь – им теми городами с вечем владеть.

Так и решилось тогда: первенца своего Ярополка посадил Святослав на киевское княжение, Владимира – в Новгород увезли, а младшего, Олега, только что из младенчества вышедшего – в древлянскую землю, мятежом и враждой дышавшую.

И ушел он тогда в Болгарию, и сбылось все, что задумывал: поставил свои заставы по Дунаю, за валом Трояновым, что издревле империю ограждал. Теперь тот вал рубежом сделался для Русской державы. Сел Святослав с дружиной в Переяславце близ дунайского устья, и стало так, как хотел: ни одна ладья, ни одна галера не прошмыгнули мимо, что по реке, что по морю – все мзду платили переяславской таможне.

Если бы не налетели тогда вероломные печенеги на Русь, не бывать бы нынешнему сраму. Снялась тогда дружина, ушла Киев из осады вызволять. И снова привелось перед вечем ответ держать – бросил-де державу на милость кочевника, чуть было не попленили и мать, и сына, и жен твоих… Пришлось ему тогда оставить немалое войско в Киеве – его-то и не хватило теперь под Доростолом…

Скрылись за урезом вод, словно потонули, крепостные стены, не видны и триеры ромейские. Только обвешанные щитами русские ладьи, взмахивая веслами, словно крыльями, летят по серо-голубому простору, да белые чайки, как привязанные висят над мачтами, лениво взмахивая крылами. А вот и гребцы, будто очнувшись от наваждения, грянули походную песнь. Видно, и их давило зрелище оставленного города и надменных ромейских судов с бронзовыми драконьими мордами на носу. Помнилось, видно, как изрыгали эти чудовища струи греческого огня, от которого и вода и железо полыхали не хуже дерева.