Зайберт подсмеивается надо мной:
– Ну будьте человеком! В ОГПУ уж и не знают, кого вам предложить. Если вы будете упорствовать, однажды вам пришлют милого отрока.
Сам-то он с удовольствием знакомится со всеми подряд.
В СССР напрочь отсутствует культ любви. Рыцарей перебили или выгнали из страны, и в обществе царят патриархальные нравы: наверху женщина является символом успеха – вроде медали или наградного оружия, а внизу на нее смотрят как на трудовую единицу, которая должна быть здоровой, выносливой и политически грамотной.
Иногда я возвращаюсь домой с очередной светской попойки, и на меня наваливается тоска: «Господи, чем я тут занимаюсь?»
Галя встречает меня на пороге и деловито докладывает, что она сделала по хозяйству. Потом с гордостью показывает какую-нибудь рамочку или расписную бутылку, купленную на аукционе: «Правда, красивая штука?»
Мы стоим посреди комнаты: я жду, когда Галя отправится домой, а она все надеется, что я предложу ей остаться. Разумеется, я сдаюсь первым:
– Мне надо поработать.
Галя кивает, вздыхает и уходит, тихонько притворив за собой дверь.
7.
В моей родной стране запрещено писать правду. Если меня поймают на ней, как на воровстве, отвечать придется всем – Гале, Вайнштейну, тетушкам на телеграфе и прочим добрым людям, которые ежедневно помогают мне.
Самое обидное, моя правда никому не нужна и за границей: по статистике американцы все меньше интересуются международными новостями. Еще несколько лет назад под сообщения из-за рубежа выделялось 9 % печатных площадей, а теперь только 2,5 %. И это на все страны, включая Англию, Германию, Японию и Китай, в которых Америка заинтересована куда больше, чем в СССР.
Замкнутый круг: читателям неинтересна Россия, потому что они ничего о ней не знают, а я не могу им ничего рассказать, потому что правдивую и злободневную статью невозможно переправить за границу.
По правилам новостной журналистики я не должен высказывать собственное мнение о событиях. А что может понять иностранный читатель из куцых сообщений? Где-то далеко, в заснеженном Советском Союзе, живут странные люди, которым нравится мучать себя и других. Ну и бог с ними – лишь бы к нам не лезли!
У моих новостей нет человеческого лица, в них не отражаются судьбы живых людей – и дело не только в цензуре. Телеграмма в Лондон стоит пятнадцать центов за слово, у меня есть бюджет, и я вкладываю в депеши только то, что помещается и что гарантировано пройдет через Отдел печати. На эксперименты у меня просто нет денег.
Просить об увеличении сметы бесполезно: единственный материал, за который «Юнайтед Пресс» готова платить без оглядки, – это интервью со Сталиным.
Когда я попросил Вайнштейна организовать мне встречу с Генеральным секретарем, он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– С чего это товарищ Сталин должен разговаривать с вами?
– Было бы неплохо, если бы он рассказал о своих взглядах и планах.
Вайнштейн только рассердился:
– Представьте, что корреспондент ТАСС приедет в Вашингтон и с порога попросит встречи с президентом Кулиджем!
Напрасно я ссылался на то, что президент Кулидж дважды в неделю дает пресс-конференции для журналистов.
– Наверное, ему нечем себя занять, вот он и болтает с кем ни попадя, – сказал Вайнштейн. – А у товарища Сталина и без вас полно дел.
Я передал наш разговор Оуэну, и тот велел мне придумать, чем мы можем соблазнить Генерального секретаря. Увы, Сталину ничего от нас не надо. Слава его не интересует: он всегда держится в тени и появляется на публике два раза в год – на парадах 7 ноября и 1 мая. Это призрак, живущий в древней крепости; все его портреты тщательно отретушированы, а вблизи его видит только кремлевская прислуга и пара десятков приближенных.
Я решил, что все равно буду раз в месяц посылать официальный запрос об интервью. Если долго стучаться в ворота, то тебе рано или поздно откроют – хотя бы для того, чтобы посмотреть на надоедливого зануду и узнать, чего ему надо.
Зайберт сказал, что он уже три года делает то же самое, и мы с ним заключили пари – кто из нас первым добьется успеха.
В моей голове засела дерзкая мысль: если мне удастся встретиться со Сталиным, я попрошу его помочь с поисками Нины. Ведь одного его слова будет достаточно, чтобы расшевелить московских бюрократов.
Иногда мне кажется, что это моя единственная надежда.
Глава 8. Трудный ребенок
1.
Насколько Галя знала, у Клима не было ни жены, ни любовницы. Проститутками он не интересовался, но явно замечал красивых девиц и несколько раз доводил Галю до приступов бессильной ревности, заглядываясь на хорошеньких комсомолок. На нее саму он никогда не смотрел такими глазами.
Галя сама удивлялась произошедшей в ней перемене. Совсем недавно она на чем свет стоит ругала заграничных капиталистов и их порочный образ жизни и была уверена, что ей не надо иного счастья, кроме скорейшего наступления коммунизма. Но стоило ей устроиться на работу к Климу, как от ее убеждений не осталось и следа. Она ничего не могла с собой поделать: ей нравились изящные манеры, изысканный вкус, умные разговоры и такая пошлость как… деньги.
Клим не считал себя богатым человеком и постоянно говорил, что ему на что-то не хватает. Он просто не понимал, что такое настоящая бедность, и как от нее устаешь, когда тебе изо дня в день, из года в год приходится экономить на всем – даже на хлебе.
Клим мечтал об автомобиле, чтобы можно было тягаться с Зайбертом – кто быстрее доставит материал на Центральный телеграф, а Галя все никак не могла накопить на варежки для Таты.
– Попроси у барина прибавку, – советовала ей Капитолина. – Он добрый – он даст.
Но Галя не хотела ни о чем просить Клима. Ей нужны были не сиюминутные подачки, а муж – человек, который наконец вытащит ее из трясины, в которую она провалилась много лет назад.
Они с Климом отлично сработались и даже перешли на «ты», и Галя начала потихоньку осуществлять свой тайный план: она поможет Климу сделать блестящую карьеру в Москве, станет для него абсолютно незаменимой, и когда контракт с «Юнайтед Пресс» истечет, он женится на ней и заберет ее и Тату с собой.
– Обязательно добейся, чтобы Вайнштейн присвоил тебе звание «дружественного журналиста», – советовала ему Галя. – Тогда сотрудники Наркоминдела начнут помогать тебе без опасения, что ты погубишь их. В Москве все решают связи, и если тебя примут за своего, ты станешь настоящим экспертом по советским делам – просто в силу того, что с тобой будут разговаривать нужные люди.