– Замолчи, Невил, – строго сказал король, прервав его речь. – Твое усердие слишком увлекает тебя, делая излишне смелым и самонадеянным. Никогда и никому я не давал обещания не разыскивать и не преследовать дерзкого оскорбителя моей чести, и знай, я скорее соглашусь отказаться от королевской короны, от жизни, нежели согласился бы дать такое обещание. Я все предал забвению и от всего отказываюсь, кроме чести и славы. Если бы австрийский герцог открыто признался, что это он виновник дерзкого преступления, тогда бы я охотно простил его ради блага и мира между вождями крестоносцев.
– Но, – продолжал сильно встревоженный Невил, – кто поручится, что этот раб Саладина не более как ловкий обманщик?
– Успокойся, Невил, – раздраженно ответил король, – ты считаешь себя мудрым, а на деле подчас оказываешься простаком. Твоя обязанность состоит в точном исполнении данного мной приказания относительно этого нубийца. Я предвижу в нем больше проницательности, чем доступно твоему вестморлендскому уму. А ты, мой безмолвный черный друг, готовься выполнить данное тобой обещание и, если дерзкий преступник будет обнаружен, заверяю тебя словом короля: проси тогда у меня какой хочешь награды… Но что это? Он опять что-то пишет!
Немой нубиец действительно стал что-то писать и с той же принятой на Востоке церемонией, как и прежде, передал королю пергамент, на котором было написано:
«Воля моего государя – закон для меня, его раба; исполнение долга не требует воздаяния ни благодарности, ни награды».
– Воздаяние, долг, – повторил король Ричард, окончив чтение, и затем обратился к Невилу на английском языке, на котором и продолжал все время говорить: – Эти восточные народы многое заимствуют от крестоносцев. Смотри, они уже прибегают к рыцарским выражениям. Вглядись хорошенько в лицо и осанку этого человека, смотри, с каким смущением он смотрит на меня. Если бы не этот черный цвет кожи, он, наверное, покраснел бы. Я ничуть не удивился бы и тому, если бы он понял наш разговор. Эти люди удивительно легко изучают чужестранные языки.
– Бедный раб не в состоянии выдержать строгого взора Вашего Величества, оттого он так и смущен, – ответил Невил.
– Хорошо, пусть будет так! – ответил в свою очередь король, ударяя рукой по пергаменту. – Однако из письма Саладина видно, что этому немому нубийцу поручено передать послание леди Эдит Плантагенет, и султан просит назначить ему время и место, чтобы он мог вручить ей это послание. Это несколько дерзкая просьба… Ты что думаешь по этому поводу?
– Не знаю, как соблаговолите взглянуть на эту самонадеянную просьбу вы, Ваше Величество, но что касается лично меня, то, по-моему, эта честь и для султана Саладина слишком велика, и я полагаю, что если бы кто-нибудь из христианских владетельных особ просил о том же Саладина, то посланный был бы удавлен шнурком.
– О! – воскликнул Ричард. – Я, слава Богу, не претендую ни на одну из загорелых красавиц Саладина. И я не тот тиран, который наказывает посланника за исполнение приказаний своего государя, и тем более после того, как он спас мне жизнь, ведь это было бы более чем позорно. А затем я тебе, Невил, сообщу тайну, хоть бы этот черный посланец и понимал наш разговор. Вот уже около двух недель я нахожусь в каком-то околдованном состоянии и весьма желал бы избавиться от этого. Я не знаю, что со мной происходит: только кто-то успеет оказать мне услугу, как в ту же минуту моя признательность к нему сменяется обидой. С другой стороны, если кто-то заслуживает смертной казни за преступление или измену, он совершенно неожиданно оказывает мне важную услугу, и правила чести заставляют меня отменить мой приговор. Итак, ты видишь, что я лишен важнейших королевских прав – карать и награждать. Пока я нахожусь в этом поистине заколдованном состоянии, я не знаю, как я отнесусь к прошению этого черного посла. Да, я сознаю, что оно дерзко, но он может рассчитывать на мою милость, если выполнит свое обещание, вычислив похитителя английского знамени. Как бы там ни было, ты пока наблюдай за ним, оказывай ему все возможное внимание и позаботься о том, чтобы с ним обращались почтительно, как с рыцарем, а не как с рабом. Еще одно, – добавил король шепотом, – отыщи пустынника Энгаддийской долины и приведи ко мне. Не далее как сегодня утром и чуть ли не в твоем присутствии старец изрек несколько предсказаний, и, странное дело, одно из них уже исполнилось. Действительно, мне угрожала смерть и, согласно его прорицанию, меня спасло чудо. Кто бы ни был этот пустынник, святой или дикарь, безумный или в полном, но восторженном уме, я хочу переговорить с ним.
Невил, сделав знак нубийцу, чтобы тот следовал за ним, вышел из королевского шатра, чрезвычайно удивленный всем виденным, слышанным и особенно душевным настроением своего короля. Чтобы проникнуть в мысли и чувства короля Ричарда, не требовалось особой проницательности, хотя не всегда можно было догадаться, как долго они будут владеть им, потому что никакой флюгер так легко не повиновался направлению ветра, как король Ричард порывам своих страстей. Однако теперь все поступки короля были против обыкновения таинственны и сдержанны, и трудно было решить по строгим взглядам, бросаемым на нубийца, расположение или неудовольствие руководило королем в его отношении к невольнику и какое чувство испытывал, устремляя на него свой проницательный взгляд. Услуга, оказанная королем нубийцу, а именно, высасывание яда из раны, нанесенной ему марабутом, казалось, послужила полной расплатой за спасение его от кинжала убийцы, но в то же время что-то подсказывало: счет между ними не окончен, монарх считает себя его должником и потому решение короля удалить от себя нубийца, по-видимому, только временное.
Что же касается нубийца, то, не задумываясь глубоко над тем, каким образом тот научился писать на различных европейских языках, Невил ограничился тем, что убедился в его полном незнании английского. Убеждение барона основывалось на том, что он считал невозможным, чтобы человек, понимающий разговор, в котором он является главным предметом обсуждений, мог так равнодушно все это слушать.
Глава XXII
Кто идет?.. А! Искусный лекарь мой! Приблизьтесь!..
Сэр Евстафий Грей
Возвратимся к тому времени, которое предшествовало событиям, изложенным в последних главах, а именно, когда несчастный рыцарь Спящего Барса был отдан королем в качестве невольника мавританскому врачу и изгнан из лагеря крестоносцев, в рядах которых он так часто отличался и стяжал славу своими подвигами.
Рыцарь Спящего Барса, или теперь только Кеннет, последовал за своим господином, ибо отныне таким стал для него мудрый эль-хаким, к шатрам, в которых жили его служители-мусульмане, в том тяжелом состоянии полусознания, какое испытывает человек, упавший с высоты в глубокую пропасть, неожиданно обнаруживает, что жив, спасшись благодаря какой-то случайности, но до конца не осознавший всей опасности, которой подвергался.
Войдя в шатер Адонбека, Кеннет молча бросился на покрытое шкурой буйвола ложе, на которое указал ему его спутник, и, закрыв лицо руками, тяжело застонал, будто у него сердце разрывалось на части. Отдав приказание своей многочисленной прислуге собираться к отъезду с восходом солнца, эль-хаким, тронутый страданиями рыцаря, подсел к нему, поджав по восточному обычаю под себя ноги, и стал его утешать.