Напуганные бесчинствами русских, татарские войска собрали всех, кого могли. Сейчас под Бахчисараем находилось не менее десятка тысяч татар. Утешало другое — не то войско, чтобы его сильно бояться. Да и место не то, хотя они могут доставить серьезные неприятности, поскольку засели так, чтобы простреливать дорогу. Опять же, их главное оружие, легкая конница, в холмах не слишком полезно.
И все же, русские не могут позволить себе платить двумя — тремя людьми за каждого татарина. Слишком им жирно будет.
Так что же делать?
Выход подсказали подошедшие спустя считанные часы казаки, точнее Иван Сирко.
— Государь, — старый характерник был весел и бодр, словно и не было у него за спиной походов, боев, длительных переходов по степи, — так может, скрытно пройти да им в спину и ударить?
Алексей задумался.
— Скрытно? Но сколько пройдет? Человек десять? Мало…
Иван Сирко пригладил густые седые усы, усмехнулся загадочно.
— Что вы, государь, пару сотен я в обход провести берусь, не впервые.
— По одной дороге? Под прицелом у татар?
Казак смотрел спокойно и внимательно.
— Ты мне, государь, поверь, чай, не впервые оно. Был бы я помоложе, я бы и больше провел, а сейчас только пару сотен. Не увидят они нас. Нас — не увидят.
И так это было сказано, что мигом вспомнились ходящие по Сечи байки — и про тайные способности Ивана Сирко, и про желтый глаз, и про оборот волком… да много о чем сплетничали. Алексей решительно тряхнул головой. А и поверить — что он теряет?
— Ежели ночью, а мы с утра начнем штурм?
— А мы как раз ударим в спину…
Мужчины переглянулись. Алексей кивнул.
— Кого возьмете?
— Своих, государь. Уж не обессудь, а только казакам скрываться, к врагу подкрадываться куда как привычнее. Твои‑то так не умеют, а уж ляхи — и тем паче.
— Коли понадобится, так мои люди казакам не уступят, — обиделся Ян Собесский.
Казачий атаман усмехнулся, заставляя всех почувствовать себя мальчишками.
— Коли мне отряд вести, так мне и людей подбирать. Не то — не обессудьте, за результат не поручусь.
В синих глазах заплясали искорки.
— А ежели я с вами еще пару своих людей отправлю?
— И кого же, государь?
— А Степан не говорил о таких? Их еще троянскими коньками кличут?
Алексей с удовольствием пронаблюдал за пониманием на лице атамана.
— Говорил, государь. И что ж эти дети сделать должны будут?
— А вот это мы сейчас и обговорим.
Чего уж там, гранаты еще оставались. И грех было их не использовать на такое хорошее дело.
* * *
Федька осторожно шел за рослым казаком, стараясь даже ногу ставить след в след. Так, на всякий случай.
Мешок за спиной чуть оттягивал плечи, но сильной усталости пока не ощущалось. Гранаты поделили им на двоих — ему и Даньке, и сейчас друг тоже шел где‑то среди казаков.
Когда царевичево войско начнет штурм, они должны будут атаковать татар с тыла. Шуметь, кричать, убивать — глаза у страха велики, а храбрость у татар наоборот, весьма мала. В жизни им тут воевать не приходилось.
Так что должны они дрогнуть, а уж ежели гранаты добавить…
Точнее, сначала гранаты, а потом атака. Чтоб своих не задеть даже по случаю.
Удастся ли?
Должно. Государь знает, как лучше сделать. И сейчас он подчинил их Ивану Сирко.
Мальчишка невольно поежился. А все ж страшновато… и рука сама перекреститься тянется. Вот идут они, а старик впереди идет — и ведь не видят их татары. А еще… поблазнилось тогда Федьке али нет? Вроде как у атамана глаза горели желтыми волчьими огнями…
Или так отсвет факела лег?
Все же, ночью, в холмах, плохо верится в обыденность. Воют где‑то далеко волки, шуршит под ногами трава, обвивая щиколотки, вскрикивает какая‑то степная птица…
Рука так перекреститься и тянется. Ишь ты, нечистая…
И не поговоришь с кем, не успокоишься… шуметь нельзя, разговаривать нельзя, все железо войлоком обернули, чтобы не блеснуло, да не брякнуло…
А вокруг что‑то серое, что‑то вихрится — и кажется Федьке, что они идут, словно под пологом из паутины. Словно тень какая накрывает их, застит степь, гасит звезды. А старый атаман то тут, то там — он один словно в нескольких местах.
И голос у него спокойный.
— Идите, ребятушки, они никого не увидят.
А как не увидят, когда идут они прямо по дороге? Вниз поглядеть хоть одному — и вот они, как на ладони!
А атаман смотрит куда‑то в темноту и чудится Федьке на миг, что глаза его горят страшноватым желтым светом, и вытягиваются зрачки, заостряются клыки под седыми усами… миг — и встанет на лапы здоровенный седой волк, вскинет голову и завоет.
И, отвечая его взгляду, волчий вой раздается совсем рядом, совсем близко.
— Не увидят они нас.
А кого? Федька боится задать этот вопрос, но атаман чуть усмехается.
— Волков в холмах много…
И опять пропадает в тумане.
А туман страшноватый, серый, липкий, влажный — не степной туман, и видится в нем что‑то страшное, чудятся чьи‑то голоса, наречие чуждое, словно рядом татары, вот только руку протяни, чтобы коснуться. Горят неподалеку огоньки костров…
Страшно…
И мертвенный холод пробирает чуть ли не до костей, когда липкое влажное щупальце забирается под одежду, внутрь…
Мальчишка передергивается, стискивает зубы… да, много говорят о таких людях, и сам он слышал… вот, значит, как оно бывает. Лишь бы душу потом не попросили те, кого не поминать к ночи.
И опять хочется перекреститься, но Федька уже не поднимает руки. А вдруг тот, кого к ночи не называть, огневается — и снимет защиту? И увидят их сейчас татары?
Все здесь полягут…
Ничего. И не с таким справлялись — и сейчас справятся. И все же, когда туман рассеивается, над головой опять светят степные звезды, а Иван Сирко взмахивает рукой:
— Дошли, ребята! Привал!
Федька переводит дыхание. Смотрит на атамана. И кажется ему — или клыки никуда не делись? И глаза у старого характерника горят желтыми волчьими огнями? Ну да ладно, сейчас и перекреститься можно.
— Вы оставайтесь, я пройдусь поодаль, огляжусь.
Иван Сирко исчезает, прежде, чем кто‑то хоть слово произносит — и совсем рядом раздается громкий волчий вой.
Федька встряхивается всем телом и один из казаков хлопает его по плечу.