Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 161

– Бывало такое, что немцы стреляли из главного калибра, чтобы водяные столбы ставить?

– Это только на подходе. Артиллерия крупного калибра ставила водяные столбы на большом расстоянии от цели. Маневрировали среди столбов. Бывало, что наткнется самолет на столб…

– С какой дистанции от цели начинался боевой курс?

– В тот период времени у нас не было никаких прицелов. Впереди делали пластинку из целлулоида, ноль и потом деления. Самодеятельность. Все на глаз. Вот почему я в первом вылете промазал и торпеда прошла по носу. Конечно, непосредственно перед сбрасыванием никаких маневров. Торпеду мы бросали на скорости где-то 190 миль (примерно 300 километров в час). Меньше нельзя. И высота 30 метров. Больше ни в коем случае, можно сделать 25 метров, лучше будет. А если выше сбросишь, то торпеда войдет в воду под большим углом, и, пока ее гироскопы на поверхность выведут, она сделает глубокий «мешок» и может поднырнуть под корабль. Такое было – дальше побежала и там утонула. Все – пропала торпеда.

Боевой курс продолжался 10–15 секунд. Тут даже трудно объяснить. Это все на практике отрабатывалось, летчик должен это все чувствовать. Почему меня и Богачева считали мастерами торпедных ударов.

– Сколько в эскадрилье торпедоносцев?

– Я, Богачев, командир – три и еще пара человек. Человек пять. Остальные топмачтовики. Молодые.

– Впереди у вас пулеметы, пушки стоят, в какой момент открывали огонь по кораблю?

– Топмачтовик с 1000 метров начинает стрелять. Бросает примерно с расстояния 250 метров. Они всегда проскакивали или по носу, или по корме корабля. А кто и напрямую.

Я не мог стрелять, потому что у меня всегда впереди самолет.

– Потери среди торпедоносцев меньше, чем среди топмачтовиков?

– В первое время потери топмачтовиков были больше. А потом, когда они раскусили, так они топмачтовиков не трогают, а бьют по торпедоносцам.

– Что вы можете сказать о Полюшкине?

– У него четыре ордена Красного Знамени, но это был безалаберный летчик. Что-то невероятное! Никаких правил не соблюдал. Машина болталась как хочешь! Но именно поэтому по нему было трудно стрелять. И он выходил невредимым из боя за счет безалаберного полета. Как проверять технику пилотирования – это ужас!

– Приметы, предчувствия, суеверия были?

– Никаких предчувствий у меня не было. Никаких талисманов. И водку редко когда пил. Только когда взбучку дадут, а еще если кто-то погибнет, то 100 граммов выпивал за ужином, а потом в казарму. Жили все вместе, квартир не было. Летчики, офицерский состав – отдельно. Стрелки-радисты, срочной службы – тоже отдельно. Технический состав тоже отдельно.

– Стрелки и летчики в одной столовой питались?

– В одной. Один ряд столов, второй ряд и третий ряд. В двух рядах летчики и штурмана питаются, а третий ряд – срочная служба. Рядом. По точно такой же норме.

– Женщины в полку были?

– Были. Бывало, что получали такие письма из дома: «Что там, нет мужчин, что ли? Ты давай, ребенка заимей, и отправят домой». По беременности уезжали, но немного. У нас для них условия хорошие были. Они обычно в штабе работали писарями. Книжки оформляет, полетные листы и прочее.

– Что делали в свободное время?

– Его почти не было. За день так намотаешься, что еле до койки дойдешь. Поужинаешь и спать. Танцы были, когда плохая погода. С солдаточками, были военнонаемные в БАО. С этими пойдешь, потанцуешь. Кино смотрели. Каждый вечер крутили кинофильмы. Кто во что горазд.

– Что для вас война?

– Это самая настоящая опасная, тяжелая работа. Когда боеприпас подвешивали, то удовольствия мало. Это естественно.

– Домой письма писали во время войны?

– Мать и сестра были на оккупированной территории. Дом наш разобрали. Фактически я их нашел после войны.

– Поиск целей осуществляли на какой высоте?

– До 50 метров, не больше. С 50 метров перейти на 30 можно, а если выше подняться, то потом надо перестраивать зрение – трудно определить высоту над морем.

– Что считалось боевым вылетом?

– Когда идешь на задание. Даже если цель не нашел, все равно считалось боевым вылетом.

– Доводилось вам с торпедами садиться?

– Да. Раза два садился. Посадка с торпедой не представляла собой никакой опасности. Для того чтобы она взорвалась, должна в воде пройти метров 100. В носовой части, где 300 килограммов взрывчатки, крыльчатка есть. Когда она в воду вошла, за счет трения эта крыльчатка сворачивается. Как только она свернется, то приходит в боевое положение. А для того чтобы сбросить торпеду не в воде, а на суше, аварийно, то высота должна быть не менее тысячи метров. Когда ее на высоте 1000 метров сбросишь, чека выдернется, она падает, за счет воздуха крыльчатка сворачивается, потом ударяется об землю и взрывается. Ее можно использовать как бомбу.

– Ночных вылетов на торпедные атаки не было?

– Нет. Бывало, вылетали утром, еще темно, пока идем, уже рассвет в районе объекта. После войны мы тренировались, торпедометание в ночное время по лунной дорожке. И вот спускаешься на высоте 30 метров и идешь по лунной дорожке на корабль. На «Бостонах» были хорошие точные альтиметры.

– Локаторы применяли на «Бостонах»?

– Не было у нас. После войны 4 года ночью летали, а на пятый год меня списали из боевой авиации, годен только в легкомоторной и транспортной авиации.

– После потопления «Шлезина» были боевые вылеты?

– Были. По-моему, два вылета. Вылеты были с боеприпасами, с торпедами, с бомбами ходили на патрулирование. Загоняли немецкие корабли в порты, чтобы они сдавались. Как только объявили конец войны, они все ушли в море, только бы советским не достаться.

– Как вы относились к сухопутным, армейским летчикам?

– Иной раз садились на военном аэродроме. Спрашивают: «Как вы летаете над морем на сухопутном самолете? Если мотор откажет, что будешь делать?» – «Буду лететь на одном моторе. Выпью стакан спирта и полечу дальше». – «А если второй мотор откажет?» – «Выпью второй стакан, а после двух стаканов и море по колено». Так шутили. Отношения были нормальные, трения никакого не было.

– Бортовой номер своей машины помните?

– Я всегда летал на одной, 27-й.

(Интервью Артем Драбкин)

Я родился в 1924 году в Пензе. Отец у меня был чистокровный пензяк, лесничий. Он окончил пензенский техникум, всю свою жизнь был лесничим и прошел три войны: империалистическую, Гражданскую, и в Отечественную его тоже взяли, он был капитаном запаса. Мы жили под Ульяновском, в небольшом городишке Корсун, – там он и работал в лесничестве. Кстати, он двоюродный брат Николая Павловича Задорнова. Мишка мне является троюродным братом, у нас прямое родство по отцам.