В преддверии глобальной катастрофы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Штейнберг, Елена Мищенко cтр.№ 15

Мы тогда для каждого этюда наклеивали лист бумаги на деревянный подрамник, предварительно намочив бумагу и намазав края мучным или крахмальным клеем. Когда она высыхала, то натягивалась как струна. На ненаклеенной бумаге рисовать было невозможно – она коробилась. Ученик отца – архитектор Лебединский, приехавший из Германии, рассказывал, что там выпускают такую бумагу, которая не коробится, и ее можно не наклеивать на подрамник. Мы в это не очень верили. В Москве в архитектурном институте столяра освоили изготовление респираторов (по-моему это название они взяли для солидности – респираторы предназначались для других целей). Это были такие двойные рамки, между которыми зажималась мокрая бумага, и высыхая, натягивалась. Я попросил одного приятеля, ехавшего в Москву, купить мне такую штуку. Респиратор мне не понравился: во-первых, на него расходовалось много бумаги, во-вторых, они изготовлялись малого формата.

Я показал этот респиратор отцу, он взял его и сказал, что покажет Тышко – может быть тот освоит изготовление этих респираторов размером 40х60. Тышко – макетчик Академии отличался тем, что у него были золотые руки и весьма упрямый характер. Его золотые руки использовали все архитекторы, которым он делал великолепные рейсшины и угольники из груши и других крепких пород дерева. Упрямый характер привел к совершенно непредсказуемым результатам. Однажды Академия устроила воскресную экскурсию в зоопарк. Все сотрудники толпились у клеток обезьян, пернатых и прочей приятной живности и подкармливали их разными сладостями. Он же пошел к гиенам и шакалам. Когда он протянул шакалу кусок бутерброда, тот отхватил ему полпальца. В больнице, когда ему сделали местный наркоз и хирург сказал, что следует забрать косточку из второй фаланги, он категорически отказал. Пришлось натягивать мясо и зашивать.

После этого у него начались боли в этом пальце. А так как он признавал лишь один метод лечения болей с применением горячительных напитков, то он постоянно испытывал недостаток в материальных средствах. Поэтому он и взялся за изготовления лекал из черного пластика, рейсшин и угольников из дерева (прозрачного плексиглаза тогда еще не было). Отец считал, что респираторы он сможет изготовить тоже.

А пока я изобрел простой метод подготовки к этюдам. Я брал рижский резиновый клей и наклеивал по контуру лист бумаги на подрамник, не увлажняя его. Во время работы с акварелью, бумага немного коробилась, но после высыхания натягивалась. Я спешил поделиться новой находкой с приятелями, но в Киеве в это время никого из них не было.

О наших походах на этюды на Днепр, на Труханов остров, в Лавру, в Софию я с удовольствием и грустью вспоминал в эмиграции. Кое-какие этюды мне удалось привезти с собой. Когда я отсылал в Штаты папки с ватманом, я вкладывал среди листов бумаги пару этюдов. Приемщице было лень просматривать все листы, и этюды уходили с посылками. В Америке я с утра до шести работал, дабы снискать хлеб насущный. В семь приезжал домой, обедал, и усаживался за свой рабочий стол. С восьми вечера до часу ночи – это было мое время. Я писал на бумаге и на холсте с большим удовольствием. В это время я не зависел от капризов хозяев и заказчиков – я делал то, что мне хотелось.

На первых порах я работал исключительно акварелью. Вот тут я пожалел, что в свое время не пристраивался к сильнейшим акварелистам, с большинством из которых я был хорошо знаком: с Зарецким, Скугаревым, Ежовым, Химичем. Виктор Осипович Зарецкий (не путать с известным художником Виктором Ивановичем Зарецким, жившим с ним в одно время) обладал многочисленными талантами. Он великолепно играл на рояле известные мелодии и собственные импровизации. Как-то к нам в гости пришел композитор Илья Катаев. В это время у нас был Виктор. Он сидел за пианино и музицировал. И сколько потом мы не уговаривали Илью, что Виктор не знает ни одной ноты и музицирует по слуху, он так и не поверил. Он сказал нам, что так играть может только профессиональный композитор, и что мы его обманываем. И в акварельной живописи Виктор был так же талантлив. Писал он легко и очень сочно. После выставок он свои картины дарил, а когда появилась возможность продавать – продавал. Жаль, что большую часть своего таланта он растратил на отчеты в научных отделениях разных институтов. Он был частым гостем в нашем доме, но я так и не выбрался с ним на этюды ни разу, а жалко. Мой приятель Женя Соболев пристроился к Вадиму Скугареву, и его этюды сразу стали классом выше.

Юрий Химич, Вадим Скугарев, Валентин Ежов – великолепные акварелисты были старше меня. Они закончили КИСИ еще до моего поступления. Но я, тем не менее, был с ними хорошо знаком и мог поработать вместе с ними. Я тогда не представлял себе, что живопись может стать одним из основных моих занятий. Когда я бывал у своего дяди профессора живописи Михаила Штейнберга, я с большим сочувствием смотрел на него. После увольнения из института и исключения из Союза художников он остался фактически один и целые дни работал над натюрмортами и пейзажами. Я думал, как тяжело живется художникам, которые работают в одиночку, и насколько интереснее быть архитектором, который всегда работает в коллективе. Однако судьба подготовила мне этот путь тоже – путь художника-одиночки. Я очень благодарен судьбе, что она дала мне возможность поработать с такими талантливыми архитекторами-художниками как Паскевич и Оловянников, которые блестяще владели акварелью, гуашью и темперой.

Когда я смотрел выставку Валентина Ивановича Ежова в Союзе архитекторов, я не мог удержаться, чтобы не высказаться перед своими коллегами:

– Акварели Валентина Ивановича выполнены великолепно. Но глядя на них думаешь о том, как постепенно сдают свои позиции наши архитекторы. Когда Ежов поступал в аспирантуру, он сдавал экзамен по рисунку и живописи и в аспирантуре занимался по этим предметам, совершенствуя свое мастерство. Когда я поступал в аспирантуру, я тоже сдавал аналогичный экзамен, но в аспирантуре уже не было таких занятий. В наши дни архитектор, поступающий в аспирантуру сдает только специальность, философию и иностранный язык. Рисунком и живописью уже не интересуются.

В Филадельфии я столкнулся впервые с акриликовыми красками. Я увидел несколько работ, выполненных акриликом, и решил попробовать эти краски. Меня поразила их невероятно разнообразная богатейшая палитра и большая стойкость. Акриликовые краски отлично ложились на загрунтованный холст. Кроме того, акрилик был хорош для выполнения архитектурных городских пейзажей.

Таким образом через полгода я уже владел всеми возможными medium (техниками): уголь, карандаш, сепия, акварель, гуашь, пастель, темпера, масло. Когда наш дом посетила директор музея Kenеset Israel Джудит Маслин, ей очень понравились многие мои работы, но она была удивлена некоторыми моими действиями. Она не могла понять, зачем я наклеиваю бумагу на подрамник и почему я делаю эскизы на склеенных флаерсах. Она сказала:

– В Америке акварельную бумагу никто не наклеивает, так как бумага и холодного и горячего прессования не деформируется в процессе работы, и никто не экономит простую бумагу для эскизирования, так как она имеется в достаточном количестве и стоит дешево.