Кремль - читать онлайн книгу. Автор: Иван Наживин cтр.№ 53

Старуха высунулась из оконца:

– Это ты, что ли, Микита?

– Он самый… – отвечал от ворот назябший голос.

Заскрипели ворота, по темному мосту послышались шаги, дверь отлипла, и через порог шагнул белокурый, статный мужик.

– Хлеб да соль!.. – помолившись на образа, сказал он гостям.

– Милости просим хлеба-соли кушать… – ласково ответила застолица. – А мы уж заждались тебя…

– А вот сичас, погодьте… – улыбнулся он и обратился к своим: – Ну, как я говорил, так и вышло: ни за што, бает, в такую темь по теперешней дороге не поеду… Я было настаивать: да ведь вот проехал же я, батюшка… Как же, мол, не окстить робенка: мальчонка кволый, того гляди, помрет… Да и сама баба, мол, хворает… А он меня, вот истинный Господь, матерно: покою-де от вас, лесных чертей, нету – куды ко псу под хвост я к тебе за двадцать верст на ночь глядя поеду?.. Ну, все же потом смиловался и молитву в шапку наговорил… Погодьте…

Он снова истово помолился на закоптелые иконы и, подойдя мягкими, спорыми шагами к больной, опрокинул над ней рваную шапку свою и как бы вытряс на нее из шапки ту молитву, которую наговорил туда поп…

– Ну вот… – сказал он удовлетворенно. – Теперь, может, Господь даст, полегчает…

Из зыбки послышалось тихое кряхтенье, чмоканье и жалкий, скрипучий плач. Баушка склонилась к младенцу, переменила лопотье и подала ребенка матери.

– Покорми его маненько… – сказала она. – Может, пососет титьки-то, так уснет покрепче и тебе спокой даст…

Мать устроила ребеночка у пылающей груди. Муж, повесив кудрявую голову, смотрел на нее сверху мягкими, любящими глазами. И когда дело у нее пошло, обернулся к столу.

– Ну вот… – проговорил он. – Дай и мне, матушка, чего-нито… Что-то прозяб, мать честная!.. Оттепель, оттепель, а знай, студено…

Завязался разговор. Жалобы начались: трудна стала жизнь. Лесной починок этот принадлежал княгине Голениной, которая, строя душу, отписала его Волоколамскому монастырю, и хотя отец игумен и не больно теснил в сравнении с другими помещиками народ, а все и у него иной раз крутенько приходилось.

– Известно дело… – бросил насмешливо Митька. – Погодь маненько – и вовсе сожрут волостели работных людей. Али волостелей работные люди… – быстро прибавил он.

На него опасливо поглядели, но не сказали ничего.

– Давайте-ка лучше отдыхать… – примирительно сказал Блоха, вставая и молясь на черных богов. – А завтра, Бог даст, на зорьке и ходу…

Улеглись на черном, затоптанном полу. Ванятка захотел непременно лечь с Никешкой, чтобы тот сказки ему новгородские сказывал. Но не успел он и прикрыться рваным полушубком отца, как сейчас же и заснул. Из щелей дуло холодом, нещадно жгли блохи, от капусты изжога внутри огнем палила, а от духоты спирало в грудях. Новорожденный все скрипел в зыбке своей духовитой, а мать, без сознания, вся в огне, о чем-то жалобно бредила. Сонно хрюкал поросенок. Кто-то начинал все храпеть, но сейчас же обрывал, точно прислушиваясь, и опять храпел… Тяжко было даже во сне.

Чуть забрезжило, встали. Молодуха, вся в огне, и в себя не приходила. Блоха маленько расстроился: с одной стороны, жалко было оставлять тут «Сон Богородичен», а с другой – Господи помилуй, как же можно у больного человека отнять единственное, может, спасение? Чай, мать ведь…

– Ну ладно, Бог с вами… – вдруг решил он. – Ну только коли по осени обратно пойду, чтобы беспременно мне мою грамотку отдать…

– Да знамо дело, Господь с тобой…

И хозяин, и старуха все низко кланялись ему, все благодарили: уж такой-то человек душевный, редко другого и найти!.. Ванятка непременно хотел с Никешкой в Москву идти царю палаты строить, но бабка уговорила его: вот погоди, мамка встанет, тогда все и пойдем… И Никешка должен был непременно обещать ему принести из Москвы наливное яблочко на золотом блюдечке…

– А ты… того… баушка… – перед самым отходом, уже помолившись, проговорил вдруг Митька. – Дай-ка мне грамотку-то Блохину на час: может, и в сам деле поможет… Уж такая резь в глазах, такая слеза, просто силушки моей нету…

– Вот и гоже, соколик… – одобрил Блоха, надевая свою сумочку. – На что лутче?.. Только ты с верой, сынок, с молитовкой.

Бабка осторожно вытянула из-под засаленной подушки почерневшую грамотку, и Митька, перекрестившись на богов и шепча всякие божественные слова, какие он мог только вспомнить, истово приложил грамотку сперва к одному глазу, потом к другому и снова передал ее бабке.

– Ну, вот и гоже… – одобрил Блоха. – Быть может, Господь милости и пошлет… Ну, с Богом, ребятушки… Прощевайте, хозяева, спасибо вам за хлеб, за соль…

Они пошли путем-дорогой к Москве-матушке, а к полдням хозяйка преставилась…

В веселом гомоне птицы перелетной, в перезвоне капелей жемчужных, в радостно-слепящем блеске солнечном надвигалась на Русь страшная ночь с 24 на 25 марта, ночь светопреставления. Люди, книгам хитрые, замирали сердцем. Но – диво дивное – готовясь к вселенской катастрофе этой, и они как-то не могли удержать старого разбега жизни: варили обед, покупали, продавали, строили, женились. Великий государь продолжал крепить молодую Русь. Софья не давала ему ни отдыху, ни сроку, хотя он и не больно жаловал ее. Теперь, не глядя на то, что кончина мира на носу, он готовил поход на Литву: старый недруг его Казимир помер, Литва с Польшей разделились, и Иван считал время подходящим, чтобы отобрать у соседушек земли искони русские…

Точно так же, не глядя на светопреставление, вызвал он на Москву брата своего, Андрея Горяя, и велел князю Семену Холмскому – не без умысла выбрал он могутного князя на дело такое – взять Горяя под стражу. Зосима, по долгу сана, стал было просить за Андрея.

– Нет, владыко, – отрезал Иван. – Он не раз уже злоумышлял на меня. И как помру я, они непременно опять заведут смуту, а татары Русскую землю бить опять будут – и все труды мои останутся напрасны…

Зосима не настаивал: старик жизнь знал.

Горяя посадили в тюрьму при хоромах государевых, а двоих детей его, заковав, в Вологду отправили. Дело это поручено было – опять-таки не без умысла – старому князю Ивану Патрикееву…

А страшная ночь надвигалась. Иногда посасывало в сердце и у Неверов: ведь не зря же, в самом деле, в святых книгах про это написано! Может быть, поэтому, когда по вызову великого государя явился в Москву трепещущий последний брат его, Борис, великий князь, обласкав его, с миром отпустил в свой удел…

Страшная ночь была совсем близко. И если одни упивались, читая стихи Германа Константинопольского, «добрейши к вине слезней хотящим непрестанно плакатися», если другие спешили сдать все свои богатства монахам, если третьи воздвигали скорее церкви, то были и немногие, которые, дерзко уповая на ум человеческий, все проверяли, нет ли тут какой ошибки. Но, увы, ошибки не было: светопреставление было на носу! Так предсказано было мужами мудрыми и боговдохновенными. Андрей Юродивый, например, объяснял кончину века с научной точки зрения так: ангелов, отпавших от Бога, было сто тем, то есть миллион. Из них двенадцать тем было восполнено праведниками из иудеев, а оставшиеся восемьдесят восемь тем должны были быть восполнены праведными христианами. Восполнение это совершится в течение 7000 лет, а потом, по полном восстановлении божественных воинских сил, конец всему. Знаком же близкого конца мира будет падение Царьграда… А почему именно 7000, это видно из «Толковой Палеи», где по поводу изгнания Адама и Евы из рая говорится: «И постави Бог против седми дней седмь тысящ лет, а осмой тысящи нет конца, еже есть осмый день, сиречь век не мерцая бесконечный в един день той есть». То же подтверждал и Ириней, который еще в конце II века писал, что во сколько дней создан мир был, через столько тысяч лет он и скончается… А Иоанн Дамаскин опять?! Никакие сомнения невозможны!.. Эти византийские расчеты были укреплены и русскими иерархами, как знаменитым своим «красноречием» Кириллом Туровским, митрополитом Киприаном, митрополитом Фотием и прочими.