Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Могильницкий cтр.№ 74

«Ко мне подошел человек нестарый, ширококостный (но сильно похудевший), с носом чуть-чуть закругленным под ястреба.

— Профессор Тимофеев-Ресовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Не смогли бы вы сделать какое-нибудь научное сообщение? Какое именно?

Застигнутый врасплох, я стоял перед ним в своей длинной затасканной шинели и в зимней шапке (арестованные зимой обречены и летом ходить в зимнем). Пальцы мои еще не разогнулись с утра и были все в ссадинах. Какое я мог сделать научное сообщение? Тут я вспомнил, что недавно в лагере была у меня две ночи принесенная с воли книга — официальный отчет военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере ее не видел? Пустой вопрос, конечно, нет. Так судьба усмехнулась, заставляя меня сбиться на ту самую атомную физику, по которой я записался в ГУЛАГе.

После пайки собралось у левого окна научно-техническое общество человек из десяти, я сделал свое сообщение и был принят в общество. Одно я забывал, другого не мог допонять, — Николай Владимирович, хоть год уже сидел в тюрьме и ничего не мог знать об атомной бомбе, то и дело восполнял пробелы моего рассказа. Пустая папиросная пачка была моей доской, в руке — незаконный обломок грифеля. Николай Владимирович все это у меня отбирал, и чертил, и перебивал своим так уверенно, будто он был физик из лос-аламосской группы.

Он действительно работал с одним из первых европейских циклотронов, но для облучения мух-дрозофил.

Он был из крупнейших генетиков современности. Он уже сидел в тюрьме, когда Жебрак, не зная о том (а может быть, и зная), имел смелость написать для канадского журнала: „Русская биология не отвечает за Лысенко, русская биология — это Тимофеев-Ресовский“ (во время разгрома биологии в 1948 Жебраку это припомнили), Шредингер в брошюре „Что такое жизнь“ нашел место дважды процитировать Тимофеева-Ресовского, уже давно сидевшего.

А вот он был перед нами и блистал сведениями изо всех возможных наук. Он обладал той широтой, которую ученые следующих поколений даже и не хотят иметь (или изменились возможности охвата?). Хотя сейчас он так был измотан голодом следствия, что эти упражнения ему становились нелегки. По материнской линии он был из захудалых калужских дворян на реке Рессе, по отцовской же — боковой потомок Степана Разина, и эта казацкая могута очень в нем чувствовалась — в широкой его кости, в основательности, в стойкой обороне против следователя, но зато и в голоде, сильнейшем, чем у нас».

Далее Солженицын рассказывает, как отправили Тимофеева-Ресовского вместе с его другом биологом Сергеем Романовичем Царапкиным в Германию в командировку, не ограниченную во времени, как они там преуспели в науке, а оттуда отправили в ссылку на Урал в закрытую лабораторию. И стал он снова заниматься проблемами защиты живых существ от радиации, вызванной взрывами атомных бомб. Вскоре в его лабораторию доставили почти всех немецких сотрудников, с кем он трудился в институте в Германии.

Бериевцы погубили великого Учителя генетиков — Вавилова, но не смогли погубить всех его последователей и учеников. Не заметил Николай Владимирович, как сам стал Учителем с большой буквы.

Все студенты-биологи Московского университета проходили у него в лаборатории на Урале практику, считали за честь называться учениками его школы.

В октябре 1955 года П. Капица предложил Зубру выступить в Институте физических проблем в Москве с лекцией о радиационной генетике и механизме мутаций. Вместе с ним намечали выступление известного ученого Игоря Евгеньевича Тамма о двойной спирали как основе строения и репродукции хромосом. Структура ДНК была сенсационным открытием того времени, и об этом надо было рассказать на семинаре.

Что тут началось! Все институты тогда находились еще под контролем лысенковцев. И приверженцы Лысенко стали добиваться, чтобы сорвать «вредоносные» лекции. Пришлось Капице обратиться к самому Хрущеву, и тот разрешил проведение семинара по генетике. Так восторжествовала правда в науке, лысенковцы были посрамлены.

Свежий воздух поиска ворвался в стены институтов, генетики получили поддержку власти. А это было так важно! Имя Тимофеева-Ресовского полностью восстановили, его реабилитировали.

В 1965 году Тимофеева-Ресовского наградили Кимберовской медалью «За замечательные работы в области мутации». И до этого его награждали весьма почетными медалями — Дарвиновской (ГДР), Менделеевской премией (Чехословакия), медалью Лазаро Скаланцани (Италия). Он был действительным членом Академии немецкой, почетным членом — американской, Итальянского общества биологов, Менделеевского общества в Швеции, генетического общества Британии, научного общества имени Макса Планка в ФРГ. Подобные знаки внимания были, конечно, приятны, но он не придавал им значения. Кимберовская медаль была крупнейшей наградой генетиков, она заменяет Нобелевскую премию, поскольку Нобелевской для биологов нет, в ней — признание серьезных заслуг, международное признание.

Зубр особо гордился этой наградой. Ведь путь к ней был нелегким и тернистым. Выступая перед молодыми, он порой вспоминал Карлаг, каменноугольные копи и сухие степи с посаженными зэками первыми лесополосами, говорил, что именно там еще больше закалил свой характер. Он хотел выжить ради науки — и выжил! А помогали ему в трудные моменты жизни не только книги, но и песни.

Да, Николай Владимирович не былученым-«сухарем», погруженным в одну генетику. Он любил раздольные русские песни, он любил живопись. В свободные вечера он читал художественную литературу, преклонялся перед талантом А.П. Чехова, Л.Н. Толстого. Его привлекали картины Врубеля и Серова. Всего у него было шесть лекций на эти темы, и он выступал с ними перед заключенными в Карабасе и Самарке.

Жительница Самарки, бывшая узница Карлага, девяностолетняя Евгения Севостьяновна Брыжатюк говорила мне:

— Я несколько раз встречалась с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским. Для него идеалом жизни был Антон Павлович Чехов, который поехал на Сахалин, исполняя службу писателя. Зубр (так называли Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского и в Самарке) постоянно сравнивал Карлаг с Сахалином. Он убежденно говорил: «Порядки те же, суровый климат налицо, не хватает только моря, Татарского пролива… Да вы почитайте путевые заметки „Остров Сахалин“ Антона Павловича Чехова — там заключенные занимались хлебопашеством, картофелем. И в Самарке такая же картина! Там добывали уголь, и в Карлаге тоже! Чехов после Сахалина стал известным писателем, а я стану после Карлага признанным ученым. Вот увидите!»

Тимофеев-Ресовский запомнился узникам лагпункта Самарка человеком, несущим свет знаний людям. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» в части четвертой «Душа и колючая проволока» Александр Исаевич Солженицын пишет о нем как об организаторе лекций, Интеллигенте с большой буквы. Он, в частности, вспоминает:

«На лагпункте Самарка в 1946 году доходит до самого смертного рубежа группа интеллигентов: они изморены голодом, холодом, непосильной работой и даже сна лишены, спать им негде, бараки-землянки еще не построены. Идут они воровать? стучать? хнычут о загубленной жизни? Нет. Предвидя близкую, уже не в неделях, а в днях смерть, вот как они проводят свой последний бессонный досуг, сидя у стеночки: Тимофеев-Ресовский собирает из них „семинар“, и они спешат обменяться тем, что одному известно, а другим нет, — они читают друг другу последние лекции. Отец Савелий — „о непостыдной смерти“, священник из академистов — патристику, униат — что-то из догматики и каноники, энергетик — о принципах энергетики будущего, экономист — как не удалось, не имея новых идей, построить принципы советской экономики. Сам Тимофеев-Ресовский рассказывает им о принципах микрофизики. От раза к разу они не досчитываются участников: те уже в морге…