Издалека, из-за моста Сен-Мишель, доносился невнятный ропот.
Поскольку жители города попасть сюда не могли, появились и выстроились вдоль улиц обитатели Сите и университета.
Главным чувством в этой толпе была жалость. Но иногда еле заметно проявлялись порывы гнева и возмущения.
Люди, не таясь, выкрикивали, что убийство неповинного — мерзость, что смерть его падет на председателя суда Фея, на которого за неправедный приговор особенно негодовали.
Монах, шагавший рядом с Доле, заметил слезы в толпе и с едкой иронией прошептал:
— Dolet pia turba dolet!
[4]
Осужденный встрепенулся: он узнал голос Лойолы! Подняв голову, он бестрепетно ответил:
— Sed Dolet ipse non dolet
[5]
. Так это вы, господин Лойола? Что ж, вы увидите, как умирает человек, который не боится ничего — даже вас он сейчас не боится!
Вскоре вышли на тесную площадь, вокруг которой собрались всадники, солдаты и монахи.
Монахи с зажженными свечами тотчас обступили костер. Чтобы подняться на него, подставили лестницу.
Палач с подручными подошли к осужденному и хотели втащить его на лестницу.
— Стой, палач, — сказал Доле. — Помощь мне не нужна.
И он сразу же поднялся по ступенькам, хотя связанными руками не мог ни за что ухватиться. Взойдя наверх, он прислонился к столбу.
Палач тут же накрепко привязал его веревкой, несколько раз обмотанной вокруг туловища.
Доле приготовился говорить. Но монахи по знаку Лойолы страшными голосами запели «De profundis» — ни одного слова несчастного ученого нельзя было расслышать.
В тот же миг подручный палача зажег факел, а палач взял его в руки.
Но Лойола тотчас вырвал факел у него из рук.
— Так погибнут грешники от лица Господа Иисуса! — возгласил он с яростью и поднес факел к слою хвороста в основании костра.
В мгновение ока к костру наклонились все свечи. Серый, пахучий дым, похожий на дым из печи булочника, поднялся вверх и окутал Доле. Еще несколько секунд было видно его безмятежное лицо.
Потом взметнулось пламя, разрезав дым багровыми полосами, — широкие, волнистые, гибкие языки пламени, колыхавшиеся на ветру, как зловещие стяги, подбиравшиеся к осужденному, как острия свистящих стрел…
Громкий, душераздирающий вопль сожаления взметнулся из толпы…
Потом вдруг послышался испуганный ропот, потом чей-то рев, и несколько сотен обезумевших, растрепанных, насквозь мокрых людей обрушились на всадников, окружавших костер. Впереди неслись Манфред и Лантене — мертвенно-бледные, исступленные!
— Огонь! Огонь из всех стволов! — громовым голосом прокричал Лойола.
Некий человек на коне отдал команду:
— Целься! Пли!
Это был Монклар.
Гром от двухсот стволов, разряженных разом, прокатился над парижским кварталом — и вместе с ним вопль толпы. Полсотни воров упало — среди них Манфред с перебитой рукой.
— За мной! — кричал Лантене.
Свирепо прогремел новый залп. Убитые разом рухнули, раненые повалились со страшными проклятьями.
Неразлучные Кокардэр и Фанфар упали друг подле друга.
— За мной! — кричал Лантене, не замечая, что с ним осталось не больше десятка людей.
Его глаза — безумные, налившиеся кровью, — были направлены только на одно жуткое зрелище… Там, в нескольких шагах от него, над головами солдат и монахов, нечто красное, серое, черное — пламя и дым — поднималось все выше, выше — выше крыши соседних домов. И виднелся обугленный столб, и огромный горящий костер рассыпал багровые искры, и пылала кошмарная топка, а посредине — несчастное тело ужасного вида, содрогавшееся, скорченное, перекрученное, ужавшееся, потерявшее человеческий облик — да и всякий мыслимый облик! — догорало, потрескивая…
Вдруг это зрелище исчезло.
Обрушился костер. Рухнул столб.
Все было кончено.
* * *
Лантене ринулся вперед с кинжалом в руке.
На каждом шагу его рука поднималась, молниеносно опускалась — и падал солдат.
Так он прокладывал кровавый путь к Монклару, а тот неподвижно сидел верхом, вперив в него взор, словно с ужасом видел приближение зверя из Апокалипсиса.
Только при каждом смертоносном движении Лантене из груди его вырывался какой-то яростный рык.
Лантене приближался к Монклару. Тот был в его власти.
Он был уже рядом с конем.
Подобрался.
Приготовился к могучему прыжку. Сейчас он будет с Монкларом лицом к лицу…
В этот миг сзади на голову ему легла иссохшая, сильная, жилистая рука.
Рука женщины!
Рука Джипси!
В то же мгновение на Лантене набросилось два десятка стражников.
Еще через секунду он оказался крепко связан.
XIII. А потом…
Монклар торопливо взглянул на Джипси.
Вот уже второй раз старая цыганка спасала ему жизнь.
И опять от Лантене.
Он наклонился к ней и спросил:
— Чего ты хочешь?
Он имел в виду:
«Какой ты желаешь награды за мое спасение?»
Она вполголоса ответила, указывая на Лантене:
— Чтобы его помиловали!
До сих пор Лантене не замечал ее: вокруг стояли солдаты, которые его вязали. Теперь он услышал знакомый голос цыганки и торопливо обернулся к ней.
Один из солдат решил, что это еще одна попытка сопротивления, и со страшной силой ударил Лантене по голове.
Тот упал без чувств.
Но, теряя сознание, он успел еще подумать:
«Бедная, добрая матушка Джипси! Она поспешила меня спасти!»
Великий прево нахмурил брови и отрицательно покачал головой.
— Монсеньор, — тут же быстро сказала Джипси, — я прошу у вас милости, чтобы вы соблаговолили принять меня у себя дома.
— Хорошо. Приходи сегодня в девять вечера.
— И еще прошу милости никак не распоряжаться насчет Лантене, пока не поговорите со мной…
— И на то согласен.
Сквозь зубы Монклар прорычал:
— Пусть подождет, ничего!