Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - читать онлайн книгу. Автор: Петр Андреев cтр.№ 7

В таком ритме и проходила служба два зимних месяца. Ташкентская зима – декабрь и январь. Шла напряженная учеба по специальности в условиях, приближенных к боевым, в основном в поле. В классе иногда занимались только радисты. Отрабатывали технику. Все другие взводы, разобрав приборы и оружие, уходили под дождь, а затем и под снег. Морозы в том году были для тех мест рекордные – до 20 градусов. Обмораживали носы и уши. Я уже упоминал Герасимова. Так вот он в такие морозы команду «Ложись!» кое-как выполнял, а выполнить команду «Встать!» ему часто не удавалось. Даже винтовка у него выпадала из рук. Мы отогревали ему руки, командиры надевали на него свои теплые перчатки – ничего не помогало. Он тут же опять замерзал.

Много времени уделялось строевым занятиям, конным и физкультуре. Все оставшееся личное время бойца, «мертвый» час и выходной день отдавались строительству конюшен. Подвозили и рубили солому. Разогревали битум. Перемешивали землю с соломой и битумом и набивали этой смесью полы стойл. К весне конюшни были готовы. Мы вздохнули с облегчением. Еще больше, наверное, были довольны наши друзья – лошади. Они перебрались под крышу.

Мы думали, закончим строительство – станет легче, но этого не случилось. Правда, стали давать время (один час) на самоподготовку – это те же занятия, только в классе. Но зато больше стало занятий по тактике и чаще стали поднимать по тревоге или для 40—50-километрового марша. В феврале – марте нам заменили материальную часть. Надо было ее осваивать.

Раньше у нас были 76-мм пушки и 122-мм гаубицы на деревянных колесах. Говорили, что они были в деле еще в Русско-японскую войну 1905 года. Теперь пушки заменили горно-вьючными. Заменили на горно-вьючное и все снаряжение. Даже кухни стали на вьюках. Только гаубицы остались прежние.

Много было разговоров, что вместо лошадей дадут мулов. Мы этого ожидали с трепетом. Как известно, мулы своенравны и не поддаются тренировкам. Но слухи не подтвердились. А может быть, начало войны не позволило осуществить планы. Лошадей же стало значительно больше. Теперь на каждую пушку полагалось по 24 лошади, и работы у огневиков прибавилось: каждый ухаживал сразу за двумя лошадьми.

С появлением новых пушек стали шутить: «Теперь кашу с салом есть будем!» У старых пушек были деревянные колеса с металлическим ободом, который после каждого занятия или простого перемещения пушки для предохранения от коррозии надо было густо смазывать пушсалом.

Новые пушки радовали огневиков. Легкие, с резиновыми колесами, они были легки и в перемещении на огневых позициях, и при транспортировке на марше. Чаще всего возили их в упряжке. Для транспортировки на вьюках пушка разбиралась на части. Два вьюка – ствол, два вьюка – лафет, один вьюк – колеса. Несколько вьюков – ось, щит, передок и заръящик. Мы всегда жалели лошадь, которая везла кухню. Два котла подвешивались на специальное седло с обеих сторон лошади. Обед, завтрак или ужин готовились на ходу. Повар подкладывал в топки котлов саксауловые дрова. Сизый дымок шел из трубы, возвышающейся над седлом, а в котлах кипело варево. Жалко было лошадь не потому, что ей тяжело, – ей было очень жарко. В летнее время температура около сорока, лошадь почти вся укрыта кошмой, да еще котлы с боков подогревают.

Мы много занимались строевой подготовкой. Строевые занятия длились полтора-два часа. Тяжело было просто шагать два часа подряд, проделывая упражнения с ружьем, но больше всего изнурял строевой шаг. Ногу приходилось тянуть на уровень пояса. Удар ноги получался сильный, и где-то после часа занятий ног уже не чувствуешь, да и сам становишься неустойчивым. Такое ощущение, что позвоночник в пояснице переламывается.

Еще тяжелее были занятия по верховой езде. К ней курсанты относились по-разному. Одни увлекались ездой, для них это был праздник. Другие были равнодушны, думали: надо – значит, надо. А третьи терпеть не могли ни лошадей, ни седло. А может быть, не любили лошадей потому, что не любили седло. У таких слезы на глазах выступали, когда приходилось седлать лошадей.

Верховую езду вел инструктор конного спорта, старший лейтенант, кавалерист. Фамилию теперь уже не помню. Человек жестокий. С курсантами он никогда не разговаривал, и мы о нем ничего не знали, кроме того, что он за выпивки часто находился под домашним арестом. Сообщение, что это занятие будет проводить командир взвода, нас всегда радовало. Мы любили своего комвзвода лейтенанта Лебедева. Всегда чисто одетый, подтянутый. Никогда не допускал грубостей. В отличие от инструктора, он никогда не старался оскорбить или унизить даже самого нерадивого подчиненного. Позже, на фронте, когда встречались бывшие курсанты, мы часто вспоминали своего бывшего командира.

Занятия проводились на размеченном четырехугольнике. Почти все полтора часа занятий мы без стремян ездили шагом, рысью и галопом по сторонам и диагоналям этого четырехугольника. Кто не занимался конным спортом, представить себе, что это такое, никогда не сможет. Когда сидишь на лошади без седла – ноги расставлены не широко, охватываешь ими лошадь и чувствуешь себя устойчиво и даже на бегу подпрыгиваешь и опускаешься вместе с ней. В седле же ноги раздвигаются широко, ты уже не в состоянии обхватить ими лошадь, а скользкая кожа сиденья и крыльев седла не имеет ни малейшего сцепления с всадником. Всадник оказывается в положении блина на сковородке. У блина, правда, есть преимущество. Его от падения предохраняют борта сковородки. При езде по прямой всадник чувствует себя еще более или менее устойчиво. Одни – более, другие – менее. Это зависит от многих обстоятельств. Например, от формы тела лошади. Грудь, например, у лошади бывает клинообразная и бочкообразная. От походки. Малейшая «развалка» отрицательно отражается на усидчивости. Длинноногий всадник тоже будет более устойчив в седле. Но основное все же – это способности наездника.

На поворотах, особенно на острых углах, удержаться в седле без стремян очень трудно. Трудно подобрать угол наклона. Можно просто сползти, особенно при езде рысью. Можно представить наше состояние в седле, если учесть, что у всех нас никогда не заживали потертости с внутренней стороны ног выше колена. Белье на этих местах всегда было в засохшей крови. Корка с подсохшей раны на первом же круге стиралась, и рана снова начинала кровоточить. А схватиться рукой за луку седла нельзя. За это следовало наказание. Наказывали и за переход лошади на галоп при команде «Рысью!». Нередко наказание кончалось «бочкой». Наказанный въезжал в круг диаметром 8 метров, огороженный двухметровой высоты камышовой стенкой. Дверь закрывалась. Инструктор, находясь вне круга, давал команду «Бросить стремя! Рысью!», а иногда и «Клинок к бою!», неистово хлопал длинным, как у пастухов, хлыстом. Лошадь носилась по кругу. Кончалось обычно тем, что всадник оказывался на земле. Даже если он долго не падал с седла, то лошадь в конце концов пробивала камышовую стенку и, разъяренная и неуправляемая, носилась по полю, пока не сбрасывала ездока. Потом лошадь ловили и вручали пострадавшему. Были и тяжелые травмы. Правда, я не знаю случая, чтобы были ранения клинком или чтобы травма кончилась демобилизацией солдата.

Очень тяжело давались рубка лозы и препятствия. Занятия усложнялись тем, что у нас были молодые необученные лошади да еще не кастрированные жеребцы. Как только всадник вынимал из ножен клинок, лошадь становилась неуправляемой. Позже, когда лошадей объездили, жеребцов кастрировали, а мы, очевидно, кое-чему научились, положение изменилось к лучшему.