Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - читать онлайн книгу. Автор: Петр Андреев cтр.№ 32

Командир дивизиона, узнав, что батарея лишилась лошадей, приказал командиру батареи отбить у противника конюшню.

Огневики, оставив пушки, взялись за винтовки. В атаку батарейцев повел командир батареи старший лейтенант – молодой темпераментный грузин. К сожалению, фамилию уже не помню. Положение атакующих усложнялось тем, что они не могли вести артиллерийский огонь по конюшне, надо было сохранить лошадей. И все-таки внезапность атаки и храбрость солдат и командира сделали свое дело. Конюшню отбили. У стога сена нашли ездового с простреленными автоматной очередью ногами. А второй спрятался в ясли конюшни и остался жив. Не пострадали во время боя и стоявшие в конюшне лошади.

Бой за деревню шел весь день. К вечеру, когда я оказался в деревне, наша батарея уже отбила у немцев конюшню конезавода и дома за речкой, где до нападения находились расчеты. Лошадей вывели в деревню, а солдаты отошли на батарею. После этого часть деревни за речкой снова была оставлена противнику, поскольку защищать ее было некому. Вынесли и наспех похоронили погибших. В этом бою, поднимая в атаку огневиков, от ранения в шею погиб командир батареи – молодой, энергичный и бесстрашный офицер.

С наступлением темноты в центр деревни стали стягиваться немногочисленные группы пехотинцев. Разрывы мин на улицах стали реже. Снялась с боевой позиции и батарея, на которой уже не осталось снарядов. Поскольку дорога, ведущая в наш тыл, была перерезана противником, двинулись по полю. Отсутствие техники и наступившая темнота позволили нам покинуть деревню незамеченными и без приключений прибыть в расположение штаба полка.

На маршруте я поговорил со старшиной батареи. Он раненый лежал в санях. Рассказал, что, ничего не подозревая, проехал мост через речку, поднялся на гребень холма и примерно в том же месте, где и я, попал под пулеметный огонь. Ему ничего не оставалось делать, как только гнать лошадь вперед. Кондаков и его лошадь были ранены, но успели прискакать в деревню под защиту каменных сооружений.

Батарея заняла новую огневую позицию у одной из двух огромных конюшен конезавода в селе Воскресенское, а мы – в каком-то подсобном помещении этой фабрики лошадей для нашей славной конницы. Ночь прошла спокойно, а утром за речкой неподалеку от села появились немецкие танки. Мы хорошо их видели и слышали. Они весь день перемещались вдоль речки. А мы, заняв оборону, весь день ждали, когда они перейдут речку и выбьют нас из села. По-другому и быть не могло. Винтовочным огнем мы бы их не остановили, а снарядов на батарее не было. Но все кончилось «миром». Мы тогда в своей среде пытались разгадать причину такой нерешительности противника и сходились на том, что у немцев не было разведданных. Не знали они, кто перед ними стоит, а идти на авантюру, видно, не решились.

Здесь мы впервые увидели, как противник применял тяжелые бомбардировщики. Точно посередине между двумя конюшнями осталась огромная воронка от бомбы, такая большая, что в ней свободно поместился бы деревенский дом, если его поставить вниз крышей.

Это были последние дни ноября. Противник перешел в наступление от Каширы на запад, перерезал железную дорогу Тула – Москва и уже замыкал кольцо окружения вокруг Тулы. Дивизия оборонялась в двух направлениях – на запад и на восток. Расстояние между выступающими навстречу друг другу частями противника составляло не более пяти километров. Деревни переходили из рук в руки. Наши подразделения были так малочисленны, что ни один полк не мог бы всем своим составом укомплектовать и батальон. А фронт обороны дивизии был огромен. Вот и приходилось командованию затыкать дыры, чуть ли не ежечасно перебрасывать батальоны, роты и батареи из деревни в деревню. Бои шли только за деревни. Все пространство между деревнями было ничейной землей.

Нас вечером того же дня тоже сняли и бросили в ночной бой за какую-то деревню. Хорошо помню, как темной ночью деревня появлялась перед нами. Все ближе разрывы снарядов и стук пулеметов. Батареи стали занимать огневые позиции, а мы, управленцы – каждое отделение, – занялись своим делом. Мы, несколько человек вместе с командиром дивизиона, отправились на связь с командиром поддерживаемого батальона пехоты.

В полночь стал слышен бой в глубине немецкой обороны. Командир батальона предположил, что в тыл немецкой обороны вышел один из батальонов наступающего полка. Огонь противника на нашем направлении стал затихать. А к рассвету мы вошли в деревню.

Позднее выяснилось, что командир дивизиона был прав, что, пока полк атаковал деревню с востока, в тыл противника, перерезав единственную дорогу на запад, вышел один из батальонов. В результате немцы вынуждены были оставить деревню, а в ней и на дороге на запад – машины и артиллерию. Нами было захвачено 4 полковых орудия, 16 минометов, 30 пулеметов, 4 автомашины с боеприпасами, 5 повозок с продовольствием и кухня.

Мороз стоял за 20 градусов, и солдаты сильно промерзли. У всех было лишь одно желание – обогреться и уснуть. Зашли в первый попавшийся дом и были поражены горем хозяйки. Молодая женщина металась по комнате и рвала на себе волосы. Оказалось, что во время боя за деревню в ее дом вошли двое немцев. Видно, обогреться. И в это время заплакал лежавший в люльке ребенок. Тогда один из солдат взял ребенка за ноги, ударил головой об печь и выбросил за порог. Это было первое увиденное и поэтому так хорошо запомнившееся мне зверство немцев.

6 декабря 1941 года, когда до конца войны оставалось три года и пять месяцев, полки дивизии перешли в наступление. Отмечу одну деталь. Если осенью 1941 года расстояние от Брянска до Тулы, отступая, мы прошли за один месяц – с 6 октября по 7 ноября, то наступая, к городу Болхов Брянской области (начальный пункт нашего отступления) вышли только в конце июля 1943 года, преодолев то же самое расстояние за 1 год и 7 месяцев непрерывных боев. Немцы двигались по нашей территории в 19 раз быстрее нас. И потери немецкой армии были примерно во столько же раз меньше наших.

Теперь, когда празднуют Победу в Великой Отечественной войне, мне становится не по себе. Я думаю, что отмечать праздник Победы, кричать о Великой Победе могут только отъявленные эгоисты или даже ненормальные люди. Разве можно праздновать Победу, когда наши потери были в несколько раз больше потерь противника. Это только потери убитыми, а сколько искалеченных! Сколько горя и страданий перенесли оставшиеся живыми мужчины, женщины и дети. На фронте и в тылу. Сколько материальных ценностей, созданных поколениями, мы потеряли. Все это даже близко нельзя сопоставить с потерями и страданиями народа Германии. Я говорю это со знанием предмета. Я дважды прошел по своей территории – с запада на восток и с востока на запад, а потом и по территории Германии до самой Эльбы. Я все это видел своими глазами.

Дивизия наступала в южном направлении. Стояли сильные морозы. Температура опускалась до минус 45. Можно себе представить положение солдат, одетых в летнее обмундирование. Наша пропаганда в ту зиму очень много места на страницах газет и в листовках уделяла положению дел с зимней одеждой в немецкой армии. Да, это была правда. Мы видели убитых немецких солдат в соломенных ботах, одетых на кожаные сапоги или ботинки, с укутанными в бабьи платки головами или одетыми под мундиры шерстяными кофтами, отнятыми где-то у населения. Все это так. Но мне кажется, что недостойно осмеивать немецкую армию, когда своя находилась в еще более худшем положении. Немецкие солдаты были одеты в такие же, как и у нас, шинели, но в шерстяные мундиры и шерстяное нательное белье, а на ногах у них были сапоги и шерстяные носки. Мы же в то время были одеты в хлопчатобумажные гимнастерка и брюки и в белье из простынной ткани. На ногах – сапоги или ботинки с обмотками и тонкие хлопчатобумажные портянки. Преимущество у нас было в головных уборах. Шапки-ушанки нам начали выдавать раньше, чем немцам. Надо заметить, что с шапками у них, видно, и в последующие годы дело было поставлено плохо. Я знаю случай, когда зимой 1942/43 года немец выменял у нашего солдата шапку на автомат «шмайссер».