Идеология суверенитета. От имитации к подлинности - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Леонтьев cтр.№ 24

Следствием этого рывка оказался острейший дефицит справедливости. И сколько бы известные, даже вполне многочисленные группы населения ни выходили на площади за «свободы», императивом и острейшим дефицитом для огромного большинства является именно справедливость.

Проблема в том, что эти понятия не ходят вместе, и не дай боже, чтобы они столкнулись. Наша задача — обеспечить ту степень свободы и ту степень справедливости, чтобы они не пошли друг с другом врукопашную, как это не раз бывало в нашей истории.

Трудно найти сегодня более популярный, а потому и более затасканный лозунг, чем «Свобода и справедливость». Мягко говоря, мало кто отдаёт себе отчёт, о чём, собственно, идёт речь. Прежде чем ответить на вопрос, как мы совместим эти во многом противоречащие друг другу понятия, неплохо было бы понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе, и что мы имеем в виду, когда говорим о справедливости. Потому что более растяжимо трактуемые понятия, наверное, вообще найти трудно.

Исторически лозунг свободы — лозунг буржуазных революций. Пассивная свобода, «свобода от…» — от принуждения, от лжи, от проклятого начальства — это свобода подчинённых.

«Свобода для…» — это свобода господина, право на власть. Собственно, именно так и выглядели буржуазные революции, когда имущее сословие привлекало к своим задачам — задачам овладения властью — неимущее сословие. Проще говоря, «верхам» и «низам» предлагались (и предлагаются по сей день) совершенно разные «свободы». Вспомните: «Свобода, равенство, братство». Особенно здесь прелестно — «братство», и как ярко оно проявилось за 300 лет истории буржуазной (то есть либеральной) демократии.

И заметьте: даже в этой демагогической триаде отсутствует понятие справедливости. Но без справедливости у нас в России ничего построить нельзя. Если не обеспечить понимаемый и принимаемый нашим народом уровень справедливости, никакой свободы не будет. Или таковая свобода станет — как это опять же не раз бывало в истории — инструментом самоликвидации.

Понятие справедливости очень разнообразно трактуется — и не только с точки зрения разных идеологий. Оно связано с архетипами народного мышления, которые воспроизводятся раз за разом, даже когда эти идеологии сменяют друг друга, о чём свидетельствует вся наша история. В современном западном понимании, собственно, как и традиционном западном, — справедливость есть закон. Что законно, то и справедливо. Но если вспомнить, например, самый ранний дошедший до нас памятник русской церковной литературы (конец XI века) «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, главная идея его в том, что благодать выше закона: «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной». В законе оправдание, а в благодати спасение, пишет Илларион. То есть надо понимать так, что здесь «благодать» — это и есть высшая справедливость, божественная. И она выше любого закона.

И призывая к «верховенству закона», мы должны понимать, что закон этот должен быть основан на нашем историческом понимании справедливости. Иначе этот закон работать, уважаться и соблюдаться не будет, и мы будем по-прежнему повторять банальности о «правовом нигилизме» нашего народа. Дело здесь не в наследии коммунистической эпохи, а в более глубинных архетипах, с которыми невозможно и опасно не считаться. Русскому человеку, кроме материальных благ и утех, нужна благодать. А те, кому она не нужна, — они по определению не русские.

Что касается политики и даже в большей степени экономики, это противоречие между справедливостью как равенством перед законом (либеральное «равенство возможностей») и нашим традиционным «по справедливости», который иногда понимается как «поровну» (в экстремальном варианте, если вспомнить замечательного Шарикова, — «отнять и поделить»), — это сущностное противоречие и, с другой стороны, сущностная возможность компромисса. И что бы ни пищали по этому поводу записные демократы, это противоречие, как и возможность его разрешения, находится в первую очередь в материальной плоскости — в экономике.

Экономическая свобода — это либеральная ценность. Это рынок. Без экономической свободы рынка не может быть, он лишён смысла. А без рынка не может быть эффективной экономики, — и мы это проходили.

Рынок — единственный эффективный и вообще достойный внимания способ организации хозяйствования в тех сферах, где возможна жёсткая конкуренция. Ещё раз повторим: государство не должно хозяйствовать там, где способен хозяйствовать рынок. При этом, во-первых, теперь уже слепому видно, что рынок не обеспечивает глобального саморегулирования: глобальное саморегулирование — это такой же миф, как глобальное планирование. Во-вторых, сам по себе рынок не может эффективно функционировать в отсутствие развитых внерыночных институтов.

Но даже внутри рынка существует понятие «рыночной справедливости», которое тоже связано с эффективностью: это равные возможности для игроков. Без этого понятия рынок тоже жить не может. И обеспечение этих равных возможностей — рутинная работа государства (защита конкуренции, антимонопольное законодательство, деловой климат, гарантии отношений собственности и пр.).

Ничего больше в рынке непосредственно с точки зрения «справедливости» придумать нельзя.

Важно понимать, что понятие «социальная справедливость» лежит вне рыночных отношений. Это отражается в классической альтернативе: либеральная экономическая свобода, когда неуспешные не должны паразитировать за счёт успешных, и идея перераспределения, когда «богатые должны делиться». В нашем архетипе — безусловно, должны. Вопрос — как и чем.

Безусловная ценность для русского общества и государства — неприятие социального дарвинизма, когда «выживает сильнейший». В первую очередь речь идёт о равном доступе к образованию и здравоохранению, причём не только в контексте «равных возможностей», а с точки зрения наших цивилизационных требований и целей государства в отношении своих граждан.

То есть, говоря об участии государства в перераспределении, мы имеем в виду не только социальные, пенсионные гарантии, обеспечение малозащищённых слоёв и т. д., — идёт речь также и о решении проблемы бедности, которую мы «заработали» 20 лет назад. Показатель болезни — так называемый децильный коэффициент, разрыв в доходах между богатыми и бедными, достигший у нас африканских значений.

Сверхвысокая концентрация капитала и, соответственно, доходов — это историческая российская проблема, известная ещё по работам Ленина, которого эта проблема по известным причинам очень радовала, поскольку и была одной из особенностей, приведших к русской революции. На сегодня можно назвать два основных фактора, которые эту проблему воспроизводят и, таким образом, усугубляют социальное неравенство. Во-первых, размывание «среднего класса». Во-вторых, торможение развития рынка труда, обесценивание рабочей силы. И то и другое — естественный результат «дикого капитализма», который у нас формировался в 90-е и который, что совершенно очевидно, не преодолён.