В уставленной книгами стене бесконечно вздымающегося купола были прорезаны маленькие круглые окошки, которых супруг Ады не замечал ни снаружи, ни когда находился внизу. Они пропускали свет, а главное – давали Харману возможность передохнуть и набраться храбрости: у каждого из них мужчина задерживался посмотреть на далёкие горные пики, сверкающие белизной в лучах недавно взошедшего солнца. На севере и востоке изрезанные ущельями ледники скрывались под массой громоздящихся облаков. А в туманной дали за ними – за сотню, двести, а то и более миль, кто знает, – виднелся слегка изогнутый горизонт.
– Не убивайся так, – вдруг негромко сказала Мойра. Человек обернулся.
– Я о том, как ты меня разбудил, – промолвила спутница. – Не стоит сокрушаться. Прости, нам очень жаль. Ты и в самом деле был обречён. Механизмы для возбуждения установили задолго до рождения прапрапрадеда отца твоего отца.
– Интересно, какова была вероятность, что я окажусь потомком этого вашего Фердинанда Марка Алонцо Хана Хо Тепа? – проговорил Харман, даже и не пытаясь притвориться, что не раскаивается в произошедшем.
К его удивлению, женщина рассмеялась. Непринуждённо, без предупреждения, совсем как Сейви; недоставало разве что легкого привкуса горечи, всегда присущего веселью старухи.
– Стопроцентная вероятность, – ответила Мойра. Возлюбленный Ады ошеломлённо промолчал.
– Когда мы готовили и отсеивали новое поколение «старомодных» людей, Фердинанд Марк Алонцо позаботился о тон чтобы все мужчины этого рода получили часть его хромосом.
– Понятно теперь, почему мы такие тщедушные, безмозглый и ни начто не годимся, – кивнул Харман. – Чего и ждать от горстки сожительствующих родственников.
Три недели назад (а мнится, прошло много лет) он почерпнул кое-какие сведения о законах генетики. Вспомнилось, как Ада мирно спала рядом с любимым, пока по его пальцам, запястью, руке бежали золотые буквы…
Мойра опять усмехнулась.
– Готов одолеть остаток пути до хрустального чертога?
Чуть заострённый прозрачный купол на вершине Таджа оказался гораздо крупнее, нежели могло показаться снизу: не то шестидесяти, не то семидесяти футов в поперечнике. Здесь уже не было мраморных выступов; металлические эскалаторы, как и чугунные мостки, обрывались точно посередине, блистая под солнцем, льющимся из окон.
Харман ещё никогда не забирался столь высоко (хотя он бывал и на Золотых Воротах Мачу-Пикчу, в семистах футах над подвесной дорогой) – и никогда так не страшился упасть. Глядя вниз, он мог бы закрыть ладонью весь мраморный пол Таджа Мойры. Лабиринт и усыпальница в его центре смотрелись будто вышивка-микросхема на туринской пелене. Мужчина старательно не смотрел туда, поднимаясь по самой последней лестнице на кованую площадку.
– И это всё? – произнёс он, кивнув на десяти-двенадцати-футовое сооружение посередине платформы.
– Да.
Возлюбленный Ады ожидал, что так называемый хрустальный чертог будет похож на прозрачный саркофаг его спутницы, однако теперь увидел, что заблуждался. «Додекаэдр», – мелькнуло в голове Хармана. Правда, это слово мужчина не вычитал, а «проглотил» в какой-то книге и не был уверен, правильно ли запомнил. Двенадцать плоских невидимых граней чертога, соединённых тонкими рамами блестящего металла, напоминающего старую латунь, составляли вместе неровную окружность. По стенам купола к подножию сооружения тянулись разноцветные провода и трубки; саму площадку занимали таинственные приборы с тёмными дисплеями и клавиатурой, а также вертикально стоящие тончайшие ширмы из прозрачного пластика высотой в пять или шесть футов.
– Что это за место? – спросил мужчина.
– Нексус Таджа.
Активировав несколько приборов, Мойра коснулась вертикальной перегородки. Пластик исчез, его заменила голографическая панель управления. Руки женщины заплясали среди виртуальных изображений, стены купола запели низким, глубоким голосом, и к основанию хрустального чертога потекли ручьи золота – жидкого, словно волны реки.
Харман шагнул поближе к двенадцатиграннику.
– Туда что-то льётся.
– Да.
– Это бред. Я не смогу войти, я захлебнусь.
– Нет, не захлебнёшься.
– Хочешь сказать, мне нужно погрузиться в чертог, на десять футов заполненный золотой водичкой?
– Да.
Мужчина помотал головой и попятился, замерев за шесть футов от края металлической платформы.
– Нет, нет и нет. Я не настолько свихнулся.
– Как пожелаешь, но ты отвергаешь единственный путь обрести мудрость, – возразила спутница. – Жидкость – это проводящая среда, способная передать содержание миллиона томов, собранных в Тадже. Здесь знания, без которых не обойтись, если ты собираешься стать нашим Прометеем в битве против Сетебоса и его злого племени. Если хочешь сделаться наставником вашего народа. И если желаешь спасти свою любимую Аду.
– Да, но там вода… или как её… Десять футов, если не глубже. А я плаваю как топор… – начал Харман.
Внезапно, хотя мужчина не слышал шагов по металлическим ступеням, рядом на площадке возник Ариэль. Маленькое полупрозрачное существо держало в руках некий тяжёлый предмет, обернутый в подобие красной туринской пелены.
– О, милый Ариэль! – воскликнула женщина голосом, звенящим от восторга и обожания, какого Харман ещё ни разу не слышал ни от неё, ни от Сейви за время их близкого знакомства.
– Привет тебе, Миранда, – промолвил дух и, развернув алую ткань, преподнёс Мойре древнее музыкальное орудие со струнами.
«Старомодные» люди умели петь, но владели лишь несколькими видами инструментов, не говоря уже о том, чтобы делать их.
– Гитара! – Женщина-"пост" приняла диковину из рук мерцающего существа и длинными пальцами провела по струнам.
Раздавшиеся ноты напомнили Харману певучий голос Ариэля.
Дух низко поклонился и учтиво изрёк:
Мы
С гитарой – верные рабы
Твои – и музыки волшебной.
Прими же ты сей дар смиренный
И дай гармонии урок,
Какого мир явить не смог,
Чтоб духу радостно воспрять,
Чтоб счастье вспыхнуло опять
И солнцем пламенным взошло
И сладкой болью обожгло.
Твой принц, твой Фердинанд изволил
(А бедный Ариэль исполнил)
Принесть сей молчаливый знак
Того, что блекнет на словах.
[51]
Мойра отложила ещё не умолкнувший инструмент, наклонилась к существу и поцеловала его в зеленоватый мерцающий лоб.
– Благодарю, мой друг, порой слуга, но никогда не раб. Как поживал мой Ариэль с того дня, когда я крепко уснула? И дух промолвил: