Русский диверсант - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михеенков cтр.№ 27

— Велосипеды, Гордончик, деталь городского пейзажа. Я думаю, что здесь велосипеды впервые увидели в прошлом году, осенью, когда немцы наступали к Москве.

Девочка выгнала корову на луг, в зеленую отаву, подозвала к себе мальчика и ловко накрылась вместе с ним рыжей дерюжкой.

— Долго нам ждать придется.

— Сколько придется. — И Подольский снова поднял к глазам бинокль.

— Интересно, как им тут при немцах жилось? Новый порядок и все такое прочее…

— Как и везде. Спасибо товарищу Гитлеру за наше счастливое детство…

— Это да. Хотя корова вон, гляди, цела, теленок бока нагулял.

— Нашего главного ротного фуражира Куцаренки здесь не было. Остались бы от этого теленка только рожки да ножки. Хозяевам на холодец. В лучшем случае…

— Война выпускает из человека зверя. Вот он и гуляет, где ему вздумается.

— Да не где вздумается. Где этого зверя на цепи придерживают, а где действительно волю дают. Пережить-то они оккупацию пережили, но стадо, как видишь, невеликое.

— Ты думаешь, эта корова с теленком, да коза, — все деревенское стадо?

— А ты вначале смотри, а потом, когда что-то увидишь, думай. А не наоборот.

— Подожди. Сколько тут дворов? Десять-двенадцать?

— Восемь.

— Уже сосчитал?

— Сосчитал.

И, отвлекаясь от темы, Гордон вдруг сказал:

— Видишь, Подольский, как в твою голову легко входит наука господина майора. При таком усердии тебе скоро и подпоручика присвоят. Он тебе об этом еще не намекал?

— Не намекал. А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что господин Радовский со мною намеками не разговаривает. А вот ты, Гордончик, свое звание, видать, не скоро догонишь.

— Мое звание всегда при мне.

— Это точно. — И Подольский снова усмехнулся, одним уголком рта. И шрам на его лице, рассекавший щеку и подбородок, натянулся.

Дождь шлепал по листве, стекал с деревьев на траву, на одежду лежавших под ними людей, еще сильнее увеличивая их раздражение и неприязнь друг к другу.

— Ты прав, Подольский. Ротный наш очень тонкий психолог. Послал нас с тобой на задание в одной группе. А в группе — два человека…

Они пролежали под дождем еще часа полтора. Подпаски к ним так и не приблизились на расстояние, с которого с ними можно было разговаривать, не опасаясь, что их услышат в деревне.

— Ладно. Уходим. Обойдем деревню с другой стороны. Если и там никого не встретим, пойдем по маршруту Самарина. — Смирнов положил карту в непромокаемый пакет, сунул за пазуху. — Вперед, Гордон.

— Переночевали… Отдохнули… Просушили одежду… С таким командиром много не навоюешь.

— А тут и не надо воевать, Гордончик. Наблюдай, слушай. О том, что увидишь и услышишь, тут же докладывай по команде. Как нас учили? Большего пока не требуется. Когда надо лежать под дождем и мокнуть, должен лежать и мокнуть. Ferstehen?

Гордон поморщился. Видеть улыбку Подольского, изуродованную шрамом, ему уже стало невыносимо. Подольский, проследив за его реакцией, засмеялся и похлопал своего напарника по плечу. Попробуй пойми, что он подумал?

Они спустились в овраг, низиной вышли к полю и вскоре оказались на той же опушке, откуда на рассвете увидели деревню, еще не зная, что это за деревня и где они находятся. Подольский шел впереди. Гордон — замыкающим. Когда немного углубились в березняк, Гордон начал отставать.

— Не отставай! — окликнул его Подольский и начал спускаться в лощину.

Вот тут-то и грохнул револьверный выстрел. Пуля рванула клок телогрейки из подмышки, и Подольский, мгновенно поняв все, понял и то, что Гордон промахнулся, и что теперь, не дожидаясь второй пули, надо упасть и притвориться убитым. Вторая пуля может оказаться более точной. И, уже лежа на земле, он решил: если напарник начнет подходить, чтобы забрать вещмешок с продуктами, то шагов с двадцати он его снимет первым же выстрелом. Старик обучил его стрельбе из пистолета, так что с тридцати шагов он точно попадал в березовый лист. Но Гордон, будто чувствуя свою судьбу, побежал через поле к деревне. Подольский сел, расстегнул телогрейку, сунул руку под мышку и засмеялся. Давно он так не смеялся. Даже когда травил добровольцам свои байки. Немного погодя он встал, внимательно осмотрел место падения, не уронил ли чего. Разворошил примятую траву. Все было при нем. И пошел в лес. Вот теперь он почувствовал, что свободен. И пусть впереди его ждет неизвестность, может быть, новые страдания, но здесь, на своей земле, на этой стороне фронта, он готов был уже ко всему.

В кармане его гимнастерки лежала красноармейская книжка на имя Стукалина Степана Кузьмича, 1921 года рождения, русского, уроженца Гомельской области. Печать и фотография были подлинными. Размер одежды и обуви, указанный на одной из последних страничек книжки, тоже совпадал с его ростом и ногой. Так что вперед, Степан Кузьмич!

К полудню он отмахал по лесу километров двенадцать и остановился, чтобы перекусить. Дождь кончился. Солнце, освободившись от низких туч, пролилось на лес и землю такой нежной благодатью, что Смирнова поманило в сон. Он наломал еловых лапок, лег на них ничком и тут же уснул тем спокойным сном, каким спят в своем доме после долгих скитаний.

За год скитаний по лесам Воронцов привык к кострам. Привык и к тому, что ночевать чаще всего приходилось под открытым небом. Когда-то в детстве он два раза ночевал с дедом Евсеем в лесу, на глухариной охоте. Теперь нужно было привыкнуть в тому, что и следующая ночь ждет его под звездами, и другая, и та, которая придет за ней… Остановиться во время перехода, сделать в безопасном месте привал, выставить посты, и разжечь костер… Костер давал не только тепло и возможность приготовить в котелках немудреное солдатское варево, просушить одежду и обувь, но он еще дарил иллюзию дома. И тепло, и свет казались не просто теплом и светом — они были родными. Сколько он еще проскитается вот так, между двух воюющих сторон, неизвестно. Судьба то прибивала его к берегу, так что ему порой казалось, что, вот наконец он и ступил на твердое, свое, родное, то отрывала новой волной и утаскивала, несла по всем бурунам и стремнинам бурлящей пучины войны. Но он приспособился и к этой жизни. Если это можно было назвать жизнью. Но, с другой стороны, какая же это пучина, если среди ее вихрей почти всегда, даже в самых тяжелых обстоятельствах, находилась возможность разжечь костер. Правда, не всегда удавалось поставить на угли котелок. Потому что зачастую под руками не оказывалось самого котелка. Но костер оставался надежным другом и напарником в любых обстоятельствах. И Воронцов постепенно научился это ценить. Война научила его не думать о том, что будет завтра. Она научила его не сожалеть и по поводу того, что завтра вообще для него может не наступить. Потому что вся жизнь может вместиться в сегодня. Гибель товарищей в бою, вид их искромсанных тел, которые еще мгновение назад были живыми, восковые лица умерших от ран, иней на открытых глазах замерзших заживо в своих окопах, которые приказано было не покидать ни при каких обстоятельствах, научили его радоваться теплу костра как самой великой благодати.