Военная контрразведка от "Смерша" до контртеррористических операций - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бондаренко, Николай Ефимов cтр.№ 30

Вернулась я на место, и вдруг — звонок к старшей, мне сказали: «Козина, к Абакумову!» Пошла. Мы на седьмом этаже были, он на 4-м, я знаю. Я пришла, меня туда сразу пихнули — и вот так, в два ряда — красные лампасы в ряд так и стоят. И он там далеко сидит, такой злой был, сердитый, и на меня сразу: «Кто тебе сказал, что ваш фронт на Дальний Восток идет?!»

— Это же огромная тайна была, которую удалось сохранить — для японцев переброска наших войск с Европейского театра военных действий тогда оказалась полной неожиданностью!

— Я ничего не ответила, потому что не успела даже сообразить. Но он и не слушал, кто мне сказал, ему это было не нужно, он просто говорит: «На шесть суток ее!» — и меня, так сказать, под руки, и все, и повели.

— Действительно под руки?!

— Нет, конечно! Я хорошо помню, как мы шли — совершенно спокойно, с Градосельским — такой был мужчина молодой, высокий. Пришла, сняла ремень — вот и все. Он ушел, а мне дежурный показал — комнатка рядом. Показал, вот столик, табурет. А сюда — полка откидная к стенке была прикреплена — ложиться нельзя. Ну я и отсидела шесть.

— Обида на незаслуженное наказание осталась?

— Какая там обида?!. Я молодая была — все легко. Зато потом мы встретились с Абакумовым совершенно по-другому.

— После отсидки?

— Разумеется! Стала я работать, а вскоре почему-то старшая машинистка перевела меня в свой кабинет. Поставили мне столик в ее маленькой комнатушке, мою машинку — а все остальные машинистки сидели в большой комнате, все категории были там. Но я, честно говоря, на всем этом не заостряла внимания, потому что мне это не нужно было — я знала, что я в командировке. Кончится эта работа, и все. А тут — работаю, работаю и работаю.

— То есть о возвращении на фронт речи не шло?

— Нет. Как-то я решила — пойду посмотрю, как там девчонки, с которыми мы вместе работали. Просто так у них посижу. Мы не ахти как были близки с ними, я даже не знала, кто с какого фронта… Прихожу к Селивановскому — а никого нет! Возвращаюсь обратно, говорю: «Аня, а где ж девчата?» — «Работа кончилась, они по своим фронтам разъехались». — «А я?» «Я не знаю», — говорит она мне. И что я должна делать? Ладно, работаю. И вот как-то встаю утром — а я дома жила — у нас такая черная тарелка, репродуктор, и говорят, что Абакумову присвоили звание генерал-полковник. Пока я ехала, у меня возникла мысль: «А что я теряю? Сейчас я напишу рапорточек — и тоже поеду..» Пришла, написала тут же с новым званием и печатаю на машинке, буквально: «В связи с тем, что я работаю здесь не по специальности, прошу меня откомандировать обратно на мой фронт». И все, расписалась: «Козина». Прихожу, сидит паренек, спрашиваю: «Вы не можете доложить Абакумову?» — «Доложу». И я ушла к себе на 7-й. А потом звонок: «Козина — к Абакумову!»

— Как у вас на этот раз настроение было?

— Совершенно спокойна была, думаю: сейчас он рапорт посмотрит и определит меня обратно. Наш фронт еще в Ярославле был. Прихожу, он меня нормально принимает, не так, как тогда, в первый раз — и один. Обычно он ходил в форме, а в этот раз на нем, по-моему, был никакой не китель, а белая рубашка. Сидит он далеко, и не сказать, чтобы он был против меня настроен, чтобы злой был, как в тот раз, просто сидит, и все. Я подхожу поближе. Он говорит: «Ну и что такое? Почему тебя используют не по специальности? Какая у тебя специальность?». Говорю, что я стенографистка, меня вызвали в командировку и я работаю машинисткой, а стенографистке на машинке не положено работать. «Почему?» — «Потому что скорость тогда теряется». Ну, он, по-моему, не ахти как понял.

— Не понял разницы между работой стенографистки и машинистки, так?

— Ему нужно понимать было? Машинка, стенография — какая ему разница? Он докладывал Сталину, он был в каких-то верхах… Что ему какая-то стенографистка? Ничто! Он стенографистками не пользовался. Мне потом говорили — была там такая Галка Дьяконова, он ее раз или два вызвал. Но он меня сразу не отпустил, а начал меня спрашивать: «Ну ты же москвичка.» Когда он успел это узнать?! «Да, москвичка.» — «Так война же скоро кончится». «Да, — говорю, — я понимаю». «И чего ты, москвичка, поедешь на фронт? Оставайся здесь работать!» «Хочу войну закончить на фронте. Вот кончится война — вернусь в Москву», — спокойно ему так говорю. Я стояла перед ним — в гимнастерке, в юбке, в сапогах; он сидел за столом. Он слушал, слушал, потом говорит: «Ну ладно, я подумаю! И потом скажу». На том я и ушла.

— Что он вашей судьбой так озаботился?

— Не знаю. Просто человек такой был, что о людях думал. На следующий день, утром, буквально только прихожу на работу — звонок, и опять: «Козина — к Абакумову!» Иду и думаю: «Сейчас, наверное, скажет — уматывай!» Прихожу, а он сразу мне говорит: «Ну, вот что, я подумал и решил: будешь работать у меня. Мне такая стенографистка нужна — будешь работать моей личной стенографисткой». Откуда он знал, какая я стенографистка?! А я ничего сказать не могу! Понимаете, не было минуты, я еще не могла даже уяснить, что это такое и что я должна — противостоять, радоваться или наоборот? Да и чему радоваться-то?! Он мне зачем нужен был?! Я там, на фронте, уже почти четыре года была — как приехала туда желторотым воробьем, молоденькая такая, всех моложе — там меня все знают, я всех знаю. И не нужна была мне эта Москва, совершенно! Там, на фронте, был мой дом — хотя никаких любовных дел, ничего подобного не было!

— Стали опять отказываться?

— Нет, это я все так подумала — мы ж люди военные. А там в кабинете еще генерал Врадий был — начальник управления кадров и, видимо, заместитель по кадрам. Абакумов ему тихо так говорит: «Оформи ее моей личной стенографисткой и имей в виду: вот тут. — я точно не помню, он сказал то ли «мы ее», то ли «я ее», — наказывал. Сделай так, чтобы в личном деле этого не было». Врадий молча кивнул и исчез. Мне вроде тоже надо было уходить, но Абакумов продолжил: «Видишь, — он указал в конец своего длинного кабинета, — там стоит столик? И там телефон. Вот это твое рабочее место. Будешь приходить и здесь начинать работать — независимо, я здесь или не здесь. Садишься и работаешь». У двери, как он показал, стояли стульчик и телефонный аппарат. Раньше ли так было или только сегодня поставили — я не могу сказать, не знаю… Вот и весь разговор! Потом каждый день я приходила, садилась и работала.

— Кстати, как вы к Абакумову тогда обращались?

— Знаете, недавно, смотря его фотографии, я как раз подумала, что я не помню, как я к нему обращалась — потом, уже когда работала. Вряд ли, что по имени-отчеству, но вряд ли, что и по званию. Может быть, и никак.

— Работы очень много было?

— Нет, наоборот — раза два он мне подиктовал, и все. Но приходила я на работу всегда точно, в утреннее время. Я работала нормальный рабочий день, как все машинистки: они в 7 все заканчивали — и я так заканчивала работу и уходила. Он меня не задерживал никогда, никаких разговоров не было — почему или что? Наверное, я в первый же день спросила: «Можно мне домой уходить?» — «Можно». Но точно я этого даже не помню. А он-то, оказывается, уезжал из кабинета в 5–6 утра! Бывало, что я приходила — он уходил, по коридору шел, и слышно было, как он разговаривал, и видно было, что он заходил в кабинеты, но к кому он заходил, с кем разговаривал — не знаю. Но не с начальством — кабинеты начальников по разным местам были, а рядом был, я бы сказала, рядовой состав. Абакумов был очень внимательный человек к оперативному составу, к своим подчиненным.