– Что? – Протерев глаза, я запустил пятерню в свои спутанные волосы.
Хент улыбнулся, поджав губы:
– Загляните-ка в инфосферу. И как можно скорее отправляйтесь к Гладстон. Даю вам двадцать минут, Северн. – И он исчез.
Я заглянул в инфосферу. Зрительные ощущения при подключении хорошо передает аналогия с поверхностью земного океана в различных погодных условиях. В нормальном состоянии инфосфера напоминает водную гладь, украшенную замысловатым орнаментом ряби. Кризисные ситуации вызывают зыбь, одевая волны белыми гребешками. Сегодня там бушевал ураган. Во всех портах входные каналы сбоили, напрочь забитые перемешавшимися потоками новостей; киберпространственная матрица инфосферы бурлила от перегоняемых в противоположных направлениях пакетов информации и кредит-трансфертов. Альтинг, и в обычные дни являющий собой пульсирующий клубок сводок и дебатов, превратился в безумный водоворот прерванных референдумов и устаревших коммюнике, кружившихся, как изорванные бурей облака.
– Боже милостивый, – прошептал я, прерывая контакт. Но волна информации продолжала бушевать у меня внутри, билась в имплантах, захлестывала мозг. Война. Внезапное нападение. Неминуемая гибель Сети. Призывы отдать Гладстон под суд. Беспорядки на десятках миров. Восстание шрайкистов на Лузусе. Флот ВКС, ведя отчаянные арьергардные бои, покидает систему Гипериона, но поздно, слишком поздно. Гиперион уже атакован. Под угрозой захвата порталы нуль-Т.
Я поднялся, нагишом побежал в душ и в рекордно короткий срок привел себя в порядок. Хент или кто-то еще приготовил мне строгий костюм и накидку. Быстро оделся, зачесал назад еще не просохшие волосы. Мокрые завитки легли на воротник. Секретаря Сената нельзя заставлять ждать. Никак нельзя.
– Ну, наконец-то, – нетерпеливо произнесла Мейна Гладстон, едва я появился в ее апартаментах.
– Что вы тут натворили, черт вас возьми?! – взорвался я.
Видимо, не привыкшая к подобному тону, Гладстон нахмурилась, но мне сейчас было на это начхать.
– Не забывайте, кто вы такой и с кем говорите, – холодно сказала она.
– Кто я такой, мне неизвестно. А говорю я с виновницей крупнейшего массового побоища со времен Горация Гленнон-Хайта. Почему, почему вы допустили эту войну?
Гладстон молча обвела взглядом комнату. Мы были одни. В узкой, длинной гостиной царил приятный полумрак, стены украшали картины со Старой Земли. Но, будь здесь даже подлинники Ван Гога, меня бы это сейчас не тронуло. Гладстон, которую всегда сравнивали с Линкольном, как-то разом осунулась и сейчас выглядела обычной старухой. Наши взгляды на миг скрестились, но она тут же отвела глаза.
– Извините, – заявил я тоном, никак не подходящим для извинений, – вы не «допустили» эту войну. Вы ее организовали. Не так ли?
– Нет, Северн, не так, – Гладстон говорила почти шепотом.
– Говорите, пожалуйста, громче, – попросил я, прохаживаясь мимо высоких окон и любуясь струйками света, пробивающегося сквозь жалюзи. – Кроме того, я не Джозеф Северн.
Она вопросительно выгнула бровь.
– Хотите, чтобы я называла вас Китсом?
– Можете называть меня «Никто», – сказал я. – И, когда придут другие циклопы, скажете, что вас ослепил Никто, и они уйдут, шепча, что это воля богов.
– Собираетесь меня ослепить?
– Да я мог бы сейчас вам шею свернуть, без малейших угрызений совести. Прежде чем минет эта неделя, погибнут миллионы. Как вы могли допустить?
Гладстон прикусила губу.
– Перед нами два пути. Всего два. Либо война и полная неизвестность, либо мир и верная всеобщая гибель. Я выбрала войну, – произнесла она тихо.
– И чье же это пророчество? – спросил я, уже заинтригованный.
– Это факт. – Она взглянула на свой комлог. – Через десять минут я предстану перед Сенатом, чтобы объявить войну. Расскажите мне о паломниках.
Скрестив руки на груди, я смерил ее взглядом.
– Хорошо, только пообещайте мне кое-что взамен.
– Если смогу.
Я помедлил, сознавая, что никакие силы во вселенной не заставят эту женщину обещать что-нибудь наобум.
– Обещайте связаться по мультилинии с Гиперионом и снять арест с корабля Консула, а также пошлите кого-нибудь на реку Хулай, Консул там, примерно в ста тридцати километрах от столицы, выше шлюзов Карлы. Возможно, ранен.
Гладстон кивнула:
– Хорошо. Непременно пошлю кого-нибудь на его поиски. А освобождение корабля всецело зависит от вашего рассказа. Остальные живы?
Укутавшись поплотнее в короткую накидку, я опустился на диван.
– Некоторые – да.
– Дочь Байрона Брона? Ламия Брон?
– Ее забрал Шрайк. Некоторое время она пролежала без сознания, соединенная с инфосферой чем-то вроде нейрошунта. Я видел ее во сне… Она парила неизвестно где, и с ней вновь был Китс, первая воскрешенная личность из ее импланта. Они собирались войти в инфосферу, точнее, в мегасферу, в иные измерения Техно-Центра, о существовании которых я и не подозревал.
– Она жива? – Гладстон всем телом подалась вперед.
– Не знаю. Ее тело исчезло. Меня разбудили, и я не успел заметить, где именно ее личность вошла в мегасферу.
Гладстон кивнула.
– Что с полковником?
– Кассада увела куда-то Монета. Эта женщина, по-видимому, обитает в Гробницах и движется вместе с ними навстречу времени. Последнее, что я увидел, – как полковник кинулся на Шрайка с голыми руками. Точнее, на Шрайков: их там были тысячи.
– Он уцелел?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Ведь это сны. Обрывки. Разрозненные кадры.
– Поэт?
– Силена унес Шрайк. Нанизал его на шип тернового дерева. Но позже, в сне о Кассаде, я видел его, правда, мельком. Он был жив. Не знаю, как это возможно.
– Значит, терновое дерево существует? Это не пропагандистская сказочка шрайкистов?
– Увы, нет.
– А Консул, стало быть, бросил паломников? Пытался вернуться в столицу?
– У него был ковер-самолет его бабушки. Все складывалось удачно, пока он не достиг места вблизи шлюзов Карлы, о котором я упоминал. Там ковер… и он сам… упали в реку. – Я предупредил ее следующий вопрос. – Не знаю, удалось ли ему спастись.
– А священник? Отец Хойт?
– Крестоформ воскресил его в обличье отца Дюре.
– Это настоящий отец Дюре? Или безмозглый манекен?
– Дюре, – ответил я. – Но искалеченный: у него отняли мужество.
– И он все еще в долине?
– Нет. Исчез в одной из Пещерных Гробниц. Не знаю, что с ним сталось.
Гладстон взглянула на свой комлог, а я попытался вообразить смятение и хаос, царящие за пределами этой комнаты – в залах и кабинетах здания, на планете, во всей Сети. Секретарь Сената, очевидно, уединилась здесь минут на пятнадцать перед своим выступлением. Теперь ей придется позабыть об уединении и отдыхе на несколько недель. А может, навсегда.