Выслушав мои заверения в том, что Бест оправится — доза нюхательной соли уже почти привела беднягу в чувство, — сэр Джон с видимым отвращением взглянул на нашего пациента-эскимоса, теперь лежавшего ничком, поскольку мы со Стенли обследовали спину раненого в поисках пули, и осведомился:
– Он будет жить?
– Недолго, сэр Джон, — ответил Стивен Сэмюел Стенли.
Я опешил от таких слов, произнесенных в присутствии пациента, — при умирающих мы, доктора, обычно сообщаем друг другу наши прогнозы на латыни и бесстрастным голосом, — но сразу же сообразил, что эскимос едва ли понимает по-английски.
— Переверните его на спину, — приказал сэр Джон.
Мы осторожно сделали это, и, хотя наш седоволосый пациент, остававшийся в сознании все время, пока мы обследовали рану, наверняка по-прежнему испытывал мучительную, нестерпимую боль, он не издал ни звука. Его взгляд был прикован к лицу начальника экспедиции.
Сэр Джон склонился над ним и, с расстановкой произнося слова — словно он обращался к глухому ребенку или идиоту, — прокричал:
— Кто… ты… такой?
Эскимос пристально смотрел на сэра Джона.
— Как… твое… имя? — проорал сэр Джон. — Из какого… ты… племени?
Умирающий не ответил.
Сэр Джон потряс головой и поморщился от отвращения — хотя было ли оно вызвано зияющей раной на груди эскимоса или упрямым молчанием аборигена, я не знаю.
— Где другой абориген? — спросил сэр Джон у Стенли.
Старший врач, обеими руками зажимавший рану и накладывавший на нее окровавленные повязки в надежде хотя бы замедлить, если не остановить, пульсирующее истечение крови из легкого простым давлением на грудную клетку, кивнул в сторону занавески, отгораживавшей закуток в задней части лазарета.
— С ней доктор Макдональд, сэр Джон.
Сэр Джон бесцеремонно зашел за занавеску, я услышал оторопелый возглас, несколько бессвязных слов, а потом наш начальник экспедиции, пятясь, вышел обратно с таким ярко-красным лицом, что я испугался, как бы нашего шестидесятидвухлетнего командира не хватил удар.
Потом красное лица сэра Джона побелело от потрясения.
Я запоздало сообразил, что молодая женщина, вероятно, обнажена. Несколькими минутами ранее я заглянул за чуть отодвинутую занавеску и заметил, что, когда Макдональд знаком велел ей снять верхнюю одежду — парку из медвежьей шкуры, — девушка кивнула, скинула тяжелую шубу и под ней оказалась голой по пояс. Я занимался раненым на операционном столе, но машинально отметил про себя, что такой способ сохранять телесное тепло под широким меховым одеянием весьма разумен и гораздо эффективнее, чем многочисленные шерстяные поддевки, которые носили все участники разведывательного отряда бедного лейтенанта Гора. Нагое тело под звериной шкурой само согревается, когда холодно, и само охлаждается до нормы в случае необходимости — например, при напряжении сил, — поскольку пот быстро испаряется с кожи, поглощаясь волосками волчьей шкуры или медвежьего меха. Шерстяные свитера, которые носили мы, англичане, почти мгновенно промокали от пота насквозь, никогда толком не высыхали, быстро остывали, когда мы прекращали шагать или тянуть сани, и в значительной мере утрачивали свои теплоизоляционные качества — ко времени нашего возвращения на корабль мы, несомненно, тащили на своих плечах вес, почти вдвое превосходящий исходный.
— Я вернусь в более удобное время, — заикаясь пробормотал сэр Джон и прошел мимо нас, по-прежнему пятясь.
Увидел ли он в закутке за занавеской первозданную наготу молодой женщины или что другое, но выглядел капитан сэр Джон Франклин ошеломленным. Он покинул операционную, не промолвив более ни слова.
В следующий миг Макдональд попросил меня подойти. Девушка — то есть молодая женщина (я уже заметил, что особи женского пола в дикарских племенах достигают половой зрелости гораздо раньше, чем юные леди в цивилизованных обществах) — успела надеть свою широкую парку и штаны из тюленьей шкуры. Сам доктор Макдональд казался возбужденным, почти расстроенным, и, когда я осведомился, в чем дело, он знаком велел эскимоске открыть рот. Потом он поднял фонарь и выпуклое зеркальце, чтобы сфокусировать лучи света, и я увидел все своими глазами.
Язык у нее был ампутирован у корня. Оставшийся обрубок, как я увидел (и Макдональд согласился со мной), более или менее позволял девушке глотать и жевать почти всякую пищу, но безусловно, внятное произнесение сложных звуков, если можно, назвать эскимосский язык сложным в том или ином отношении, здесь абсолютно исключалось. Шрамы были старыми. Это случилось давно.
Признаюсь, я отшатнулся в ужасе. Кто мог сотворить такое с малым ребенком — и зачем? Однако когда я употребил слово «ампутация», доктор Макдональд тихо поправил меня.
— Взгляните еще раз, доктор Гудсер, — прошептал он. — Это не аккуратная хирургическая ампутация, даже произведенная столь примитивным инструментом, как каменный нож. Язык у бедной девочки был откушен в раннем детстве — причем так близко к корню, что она никак не могла сделать это сама.
Я отступил на шаг от женщины.
— У нее есть еще какие-нибудь увечья? — спросил я, по старой привычке переходя на латынь.
Я читал о варварских обычаях, принятых на Черном континенте и у магометан, где женщины подвергаются жестокому обрезанию, пародирующему иудейский обряд.
— Нет, больше никаких, — ответил Макдональд.
По крайней мере теперь я понял причину внезапной бледности и явно шокового состояния сэра Джона, но, когда я спросил Макдональда, поделился ли он с нашим командиром данной информацией, врач ответил отрицательно. Сэр Джон просто вошел в закуток, увидел эскимосскую девушку без одежды и моментально удалился в некотором возбуждении. Затем Макдональд принялся сообщать мне о результатах своего беглого осмотра нашей пленницы, или гостьи, но нас прервал врач Стенли.
В первый момент я решил, что эскимос умер, но оказалось, дело в другом. Явился матрос, вызывающий меня явиться к сэру Джону и другим капитанам для доклада.
Я понял, что сэр Джон, командор Фицджеймс и капитан Крозье остались разочарованными моим докладом об известных мне обстоятельствах смерти лейтенанта Гора, и, хотя в любое другое время это расстроило бы меня, сегодня — вероятно, в силу моей смертельной усталости и психологических перемен, произошедших со мной за время похода отряда лейтенанта Гора, — разочарование моих начальников никак на меня не подействовало.
Сначала я снова доложил о состоянии умирающего эскимоса и сообщил о загадочном факте отсутствия языка у девушки. Трое капитанов обменялись между собой приглушенными репликами по данному поводу, но вопросы последовали от одного только капитана Крозье.
— Вы знаете, зачем такое могли сделать с ней, доктор Гудсер?
— Не имею понятия, сэр.
— Возможно ли, что это сделал какой-то зверь? — упорствовал он.