Последний Рюрикович - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Елманов cтр.№ 43

«На него полезем, что ли?» – подумал было весело Ивашка, когда они уже подошли поближе, и даже чуть не прыснул в рукав – он-то ладно, а как этот здоровый дядька попрется? Но человек легонько толкнул рукой неприметную маленькую калитку, и они оказались еще в одном дворе, уже значительно меньшем по размерам, чем тот, первый. В середине его стояли двое ребят в нарядной одежде и о чем-то громко спорили. Завидев Ивашку, оба резко повернулись в его сторону и стали молча на него смотреть.

– Ну вот, играйся таперь. А то – напужаю, – проворчал человек и той же ленивой походкой побрел назад.

Ноги у Ивашки вдруг стали ватные, будто чужие, и он, с трудом удерживая равновесие, тихо подошел к ребятам, но потом, заметив, что они хоть и нарядно одеты, но выглядят ненамного лучше его самого, постепенно посмелел, решив для себя, что царевич, наверно, еще не вышел поиграться. Заговорщически подмигнул им и шепотом спросил:

– А где царевич-то?

Мальчуганы недоуменно переглянулись, а потом тот, что был повыше, озадаченно переспросил:

– А какой же еще тебе нужон?

– Как это какой? – Ивашка даже возмутился – вовсе, что ли, за дурня его сочли. – Димитрий?

Тогда тот, что повыше, залился веселым смехом.

– Ты чего? – недоуменно спросил его наш герой.

– Ой, не могу. Ой, потеха. – Немного отдышавшись, он указал пальцем на худенького, одного роста с Ивашкой, мальчугана: – Да вот же он, – и опять закатился в безудержном хохоте.

Мальчик, в которого ткнули пальцем, стоял, хмуря брови, и недовольно сопел носом. Было видно, что ему Ивашкино незнание и простота не очень-то пришлись по душе, но потом заразительный смех товарища обуял и его самого, и он тоже сдержанно засмеялся, а потом, не выдержав и отбросив наконец напускную хмурость и строгость, захохотал во весь голос.

Мальчик повыше, отсмеявшись, поднялся с земли и постепенно успокоился, а царевич хохотал все сильнее и безудержнее. Затем он как-то неестественно побледнел, зрачки его закатились, и он, замолкнув и рухнув на землю, начал биться в страшных судорогах.

Ивашка никогда не видел смерти, но почему-то сразу понял, что именно она наложила свой отпечаток на лик царевича, побелевший, с крепко стиснутым ртом, с неестественно выпученными от натуги белками глаз.

– Мама! – заорал он истошно и со всех ног бросился бежать.

Скорее, скорее домой, за крепкий бревенчатый тын, под защиту старого и угрюмого, но такого добродушного старика Митрича. Сам не помня как, он перемахнул через царские ограды и почти в беспамятстве добежал до дома иезуита, который показался ему после всего недавно пережитого таким родным и близким, что Ивашка даже заплакал, а когда уже пролез под воротами, то окончательно разревелся в голос.

Уже вечерело, и косые лучи солнца почти не освещали двор, только еще блестел большой желтый крест на шатерной верхушке церкви, а Ивашка все никак не мог успокоиться.

Так он и сидел дрожа на ступеньках крыльца, пока не дождался приезда Митрича. И даже когда тот, распрягая лошадь, весело подмигнул ему, ужасное зрелище бьющегося в корчах царевича продолжало стоять перед Ивашкиными глазами.

А Митрич, веселый от свидания с Никиткой и раскрасневшийся от чарки доброго меду, что поднесла ему, завлекательно улыбаясь, вдова, так ничего и не заметил: ни ободранных о высокий царев тын Ивашкиных рук, ни его запачканной в земле одежи, а ведь, когда уезжал, была совсем чистая. Лишь за ужином он, присмотревшись повнимательнее к притихшему мальчугану и решив, что такое настроение у него от скуки и безделья, только и поинтересовался:

– Скучал, поди?

– Ага. И ждал, – бесхитростно ответил мальчик.

– А руки-то где искарябал? – больше для порядку, чем для интересу спросил Митрич.

– С крыльца упал. Солнце в глаза блеснуло, – быстро нашелся, как соврать, Ивашка.

– Ишь ты, – сочувственно качнул кудлатой бородищей Митрич. – Больно, поди, – и добавил построже: – Осторожнее быть надо. А то глянь, и сломаешь себе чего-нибудь. Как тады быть? Я-то лечить не умею, а боярин когда еще вернется.

Больше он не нашелся что сказать, и остаток ужина прошел молча. Митрич был голоден, поскольку объедать вдову не желал, и так скудно живет, а стало быть, подкреплялся последний раз только утром, перед отъездом, а Ивашка же пребывал в думах о бедном царевиче.

Даже лежа в своей «царской» постели, он, еще раз перебрав в памяти все свои поступки за сегодняшний день, сделал вывод, что уже трижды серьезно провинился перед Богом, солгав дважды Митричу и один раз тому неизвестному нарядному человеку у ворот.

«А лгать – один из самых больших грехов», – вспомнились ему поучения монастырских старцев.

«Я отмолю», – мысленно, уже засыпая, пообещал он, но тут вспомнил отца Феофилакта и как тот, после неудачного Ивашкиного вмешательства в его торговую сделку с крестьянами, ухватив мальчика за ухо, гудел басовито: «Лжа есть первая торговая заповедь. Повтори, отрок», – и Ивашка, не в силах выдержать молча такую боль, плача навзрыд, старательно повторял, слово в слово.

«А еще запомни: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься», – в конце своего поучения в назидание сказал Феофилакт и отбросил мальчика так, что тот, отлетев, ударился головой о край колеса, и ему стало еще больней.

Над последней фразой монаха он доселе ни разу не задумывался. Тогда мешала боль, а потом не хотелось вспоминать. Сейчас же Ивашка, вспомнив эту его последнюю фразу, решил, что тот ошибся и она должна звучать как-то иначе, ведь если так, то как же могут попасть в рай детские безвинные души, которые никогда не грешили, а стало быть, и не каялись.

Но глаза слипались, и додумать до конца он не успел, решив наутро задать эту загадку Митричу, а также не забыть выяснить у него причины одной необычной странности: Митрич никогда не крестился и не молился, даже перед едой, хотя самого Ивашку за такой же проступок мать пару раз щелкала по лбу ложкой. И это при всей-то ее доброте. Стало быть, гневалась сильно.

Последней его мыслью была такая: наверное, Митрич попросту не знает никаких молитв, вот и молчит, а мне сказать, чтоб научил, стыдится. Ну ничего, я ему сам завтра предложу.

Наутро Ивашка долго молился перед иконами, которые были только над лавкой, в красном углу, а так как дело происходило перед завтраком, то Митрич имел возможность наблюдать эту картину, непривычную для его глаза. Обычно деревенские мальчишки не увлекались молитвами, изучая их только после крепких физических внушений родителей, а тут такой случай.

К тому же Митрич настолько изуверился и в боге, и в черте за всю свою, полную невзгод и страданий, жизнь, что уже отчаялся где-либо найти мужицкую правду. Вот и сейчас он неодобрительно смотрел на мальчугана, а когда сели за стол, Митрич хмуро поинтересовался: