Наверное, он тоже Черный. Увидеть бы его глаза.
Буквально через минуту поезд останавливается. Мы на Центральном вокзале Женевы. Мой связной срывается с места и начинает шагать так быстро, что я едва поспеваю за ним. Мы идем час, а может быть, дольше, и при этом петляем, проходим через одни и те же места по два-три раза; я уже начинаю узнавать витрины некоторых магазинов и виды на озеро, мелькающее между домами. Наконец мы оказываемся в районе высоких многоквартирных домов и останавливаемся у входа в старое здание, точно такое же, как все те, мимо которых мы только что проходили.
Улица тихая, машин припарковано немного, пешеходов тоже почти нет. Мой связной набирает код на замке парадного и говорит мне:
— Девять-девять-шесть-шесть-один… О’кей?
И я отвечаю:
— Девять-девять-шесть-шесть-один… О’кей.
Он распахивает дверь так, что она буквально летит мне прямо в лицо, но я останавливаю ее ударом ладони. Потом, перейдя на максимально широкие шаги, бегу за ним по лестнице вверх, вверх, вверх и вверх…
Гонка продолжается до последнего, шестого этажа, где лестница заканчивается небольшой площадкой. На нее выходит единственная деревянная дверь.
И опять на ней нет замка, только код.
— Пять-семь-шесть-три-два… О’кей?
И он входит внутрь, а дверь захлопывается за ним.
Я стою и озираюсь. Лак на двери давно облез, площадка пуста, штукатурка потрескалась, старая закопченная паутина клочьями свисает в углу. Кругом тишина. Никакого шипения.
Он открывает дверь.
— Пять-семь-шесть…
— Знаю.
Он уже без улыбки, но еще в очках.
— Входи.
Я не двигаюсь.
— Здесь безопасно.
Он широко открывает дверь, подпирает ее своей спиной и повторяет:
— Безопасно, — тихо повторяет он. У него странный акцент. «Швейцарский, наверное», — заключаю я.
Я перешагиваю через порог, дверь за спиной захлопывается. Я чувствую на себе его взгляд. Не хочу, чтобы он стоял так, что я его не вижу.
Я осматриваюсь, обхожу всю комнату. Места навалом. Правый угол отведен под кухню: шкафы, раковина, плита. Изучая комнату, я останавливаюсь между камином и старым диваном. Единого большого ковра на полу нет: три коврика разных размеров, все с каким-то рисунком вроде персидского, соединены между собой, а там, где ковриков не хватает, на меня «смотрят» темно-коричневые, почти черные доски. Стены выкрашены в кремовый цвет, они тоже «голые»: ни картин, ни других украшений, только большое пятно копоти над камином. Похоже, что иного отопления тут не предусмотрено, а сложенный из сланца камин украшен добротной металлической решеткой, за которой лежат почерневшие дрова. Рядом навалена растопка, лежат газеты и коробок спичек. Двигаясь влево, я подхожу к окну, из которого видны озеро и горы. Я вижу синюю озерную воду и серый край горы за ней. У окна стоят простой деревянный стол и два стула, как в старых французских кафе.
— Я открыл окно, когда уходил. Очаг все время дымит, дышать нечем.
Он подходит к камину и начинает разводить огонь.
Я наблюдаю.
Он поджигает стопку газет, занимается пламя.
— Мне надо видеть Меркури.
— Да. Конечно.
А сам все продолжает возиться с огнем.
— У меня такое чувство, что ее здесь нет.
— Ее и нет.
Я подхожу к одной из двух других дверей и распахиваю ее. Чувствую, что он бросил огонь и смотрит на меня. В маленькой комнатке оказываются кровать, стул и старомодный деревянный платяной шкаф.
— Это моя комната, — говорит он и проходит мимо, чтобы закрыть дверцу шкафа. Смотреть внутри не на что. Постель не заправлена. На стуле лежит книга.
Я прислоняюсь к косяку и спрашиваю:
— Хорошая книга?
Выходя из комнаты и направляясь к другой двери, он снова отвечает мне улыбкой.
— Здесь ванная. — Он произносит эти слова так четко, как будто специально тренировался. Она больше, чем спальня, посередине стоит большая ванна, у стены — большая белая раковина и туалет с подвесным бачком и цепочкой, за которую надо дергать, чтобы спустить воду. Стены и пол покрыты черно-белым кафелем.
Я снова оглядываю квартиру и спрашиваю:
— Мне что, оставаться здесь или как?
— До тех пор, пока Меркури тебя не примет.
— И когда же это будет?
— Когда она решит, что опасности нет, — говорит он как-то неуверенно, но я решаю, что это из-за его акцента. У него каждое предложение звучит вопросительно.
— Мне надо увидеть ее как можно скорее. У меня заканчивается срок. До моего дня рождения осталось меньше месяца.
Он молчит.
— Ты на нее работаешь?
Пожимает плечами.
— Она просила меня встретить тебя и побыть с тобой до тех пор, пока она не будет готова к вашей встрече.
Я тру лицо руками и оглядываю комнату:
— Я не могу спать здесь, внутри.
— Я покажу тебе террасу.
Он обходит ванну, подходит к большому окну и поднимает раму. Я высовываю голову наружу, вылезаю. За окном небольшая терраска, огороженная четырьмя острыми выступами черепичной крыши дома. Эдакое приватное убежище. Размером оно не больше моей клетки, и я вдруг говорю:
— Шкуру бы сюда баранью.
Он улыбается и кивает так, словно точно знает, что я имею в виду, а потом говорит, что попробует достать.
Я один в квартире. Мой улыбчивый друг куда-то вышел. Я хожу и заглядываю в шкафы кухни и его комнаты, но смотреть там особенно не на что.
Я проверяю крышу, взобравшись на черепичный скат по одну сторону террасы. Дальше идет опасный наклон и край, который отделяют от улицы шесть этажей. Я иду по коньку. Расстояние между крышей этого здания и соседнего с другой стороны небольшое, но на ту крышу все равно не перепрыгнешь, такая она крутая. Задняя стена дома, как и передняя, глядит на улицу. Пожарной лестницы нет. Так что моя терраса — ловушка.
Но выбора у меня все равно нет. До моего дня рождения остался месяц, и мне некуда идти. Я должен получить свои три подарка или я умру — в этом я теперь уверен. Мне нужна Меркури.
Спать на террасе удобно и приятно: она защищена от ветра и уличного шума. Я выношу на нее два ковра и забираюсь в спальник — уютно и тепло. Небо ясное, луна полная, так что внутрь я не зайду до самого утра.
Луна еще высоко, когда меня будит мой связной. Он принес шкуры. Шесть штук. Они плотные и чистые, так что, когда я расстилаю их, становится просто отлично.
Пока я устраиваюсь, связной сидит на корточках в противоположном конце террасы. Ноги у него длинные, но я вижу, что мускулатура бедра накачанная. Руки он скрестил на груди, голову слегка склонил в сторону. Он по-прежнему в очках, а волосы убрал за уши.