Но он так и не приходит. Иногда я думаю: может, это потому, что я наполовину Белый, недостаточно Черный? Но потом я говорю себе, что это еще не настоящие испытания; настоящей проверкой окажется, смогу ли я найти к нему дорогу.
До моего пятнадцатого дня рождения три недели; сидеть в Уэльсе больше нельзя, но и идти на новое Освидетельствование страшно. Я уверен, Совет увидит, что происходит с моим телом, как оно меняется, и мой код вряд ли останется по-прежнему неопределенным. Никто не говорил мне, что будет со мной, если Совет решит изменить мой код на Черный, но, поскольку Черных Ведьм в Англии ловят или убивают на месте, я и так представляю себе, что меня ждет.
Надо уходить. Но сначала надо увидеть Аррана. Через неделю его семнадцатый день рождения, и я хочу быть с ним на его Дарении. А потом я пойду искать отца.
В первое утро дома Дебора подает мне конверт, который пришел недели две назад. На нем мое имя. Я в жизни не получал ничего по почте. Уведомления всегда посылали бабушке. Я уверен, что и на этот раз там какой-нибудь новый указ Совета, но внутри оказывается карточка из плотной, белой бумаги, на которой что-то написано красивым почерком.
Я передаю его Аррану.
— Кто такая Мэри Уокер?
Я пожимаю плечами.
— Ей исполняется девяносто лет. Она приглашает тебя на свой день рождения.
— Никогда о ней не слышал, — говорю я.
— А ты ее знаешь, ба? — спрашивает Арран.
Бабушка хмурится и как-то осторожно кивает.
— И?
— Просто старая ведьма.
— Ну, это-то мы и сами сообразили, — говорит Арран.
— Она… я… я давно ничего о ней не слышала.
— Как давно?
— С юности. Она когда-то работала в Совете, а потом… стала немного странной.
— Странной?
— Необычной.
— То есть спятила.
— Ну… стала странно вести себя, бросалась обвинениями направо и налево. Сначала все думали, что она вредит только самой себе, потом стало ясно, что она сошла с ума. Она то ли танцевала на совещании, то ли пела любовные серенады Главе Совета. В общем, ее выгнали с позором. Мало кто сочувствовал ей тогда.
— А зачем она пригласила Натана к себе на день рождения?
Бабушка не отвечает. Перечитав приглашение, она опять берется за чайник.
— Так ты пойдешь? — спрашивает Арран.
Бабушка держит в руках пустой заварочный чайник. Я говорю:
— Чокнутая старая ведьма. Никого больше не пригласила. Я ее не знаю, и вообще без разрешения Совета мне никуда ходить не положено. — Я улыбаюсь Аррану. — Так что, без сомнения, я иду.
Бабушка отставляет чайник, так и не налив в него воды.
День рождения через четыре дня. За это время я не узнаю ничего нового о Мэри от бабушки, которая, стоит мне завести о ней разговор, тут же заставляет меня повторять инструкции, которые Мэри написала на обороте карточки. Там крохотная карта с указаниями времени, в которое я должен быть в том или ином месте. Бабушка говорит, что я должен следовать им буквально.
Я отправляюсь в путь ранним утром дня рождения и начинаю с железнодорожной станции нашего городка. Там я сажусь сначала в один поезд, потом в другой, потом в автобус и еще в один автобус. Путешествие получается длинным, и хотя я мог бы уехать двумя автобусами раньше, но инструкции мне даны четкие, и я им следую.
Потом я долго иду пешком. Дойдя до определенного места в лесу, жду, когда пройдет достаточно времени, и только потом перебираюсь на следующее, где вновь жду «своего» времени, чтобы двинутся дальше. Лес тут — настоящая чащоба, и, чем дальше я продвигаюсь, тем тише становится вокруг. В ожидании последнего перехода я понимаю, что в голове у меня больше не шумит, а вокруг благодатная тишь. Раздумывая о том, каких именно шумов я больше не различаю, я едва не пропускаю время. Но мне все же удается соблюсти расписание, и вскоре я выхожу к ветхому дому посреди поляны.
Слева перед ним что-то клюют куры, грядки с овощами, справа журчит ручей. Я сворачиваю направо зачерпнуть воды. Она чистая и сладкая. Мелководный ручей совсем узкий, так что мне не надо даже делать шире шаг, чтобы перешагнуть через него. Я обхожу вокруг дома: он такой ветхий, что задняя стена уже почти отвалилась, и заглядываю в спальню, где гуляет курица. Я продолжаю обход, пока не нахожу зеленую деревянную дверь, в которую стучу легонько, чтобы она, чего доброго, не отвалилась из-за ветхости.
— Что за радость сидеть дома в такой славный денек?
Я поворачиваюсь на голос.
Его сильные, молодые звуки совсем не вяжутся с горбатой старой ведьмой в мятой широкополой шляпе, мешковатом джемпере крупной вязки, в потертых, дырявых джинсах и покрытых грязной коркой резиновых сапогах.
— Мэри? — Я не совсем уверен в этом, меня сбивают с толку редкие седые усы.
— Зато нет нужды спрашивать, кто ты такой. — Что ж, голос точно женский.
— С днем рождения. — Я протягиваю ей корзинку с подарками, но она даже не пытается ее взять.
— Это подарки. Для вас.
Она по-прежнему молчит.
Я опускаю корзинку.
Она издает звук, напоминающий то ли кашель, то ли смех, отчего по подбородку у нее начинает течь слюна, и тут же привычным жестом утирается рукавом.
— Что, никогда не видел старой ведьмы?
— Не часто… одним словом — нет…
Она всматривается в меня пристальнее, и я прекращаю мямлить.
Ее спина согнута почти вдвое, так что ей приходится запрокидывать голову, чтобы смотреть на меня.
— Может, ты и не совсем такой, как твой отец, хотя сначала я так о тебе и подумала. Но внешне ты все же на него похож.
— Вы его знаете… в смысле… вы встречались?
Не обращая внимания на мой вопрос, она берет у меня корзинку.
— Это мне? Подарки?
Прикидывается, будто плохо слышит, хотя, по-моему, со слухом у нее все в порядке.
Она подходит к ручью и опускается на небольшой травяной холмик. Я сажусь рядом, она вытаскивает из корзины баночку джема.
— Слива?
— Яблоко и ежевика. Из нашего сада. Бабушка варила.
— Старая сука.
У меня отвисает челюсть.
— А это? — В руке у нее большой глиняный горшок, запечатанный воском и перевязанный ленточкой.
— Мммм… мазь, для суставов, чтобы не болели.
— Да! — Она ставит горшок на траву и уточняет: — Это точно — мази у нее всегда были превосходные. Надо полагать Дар у нее такой же сильный, как и прежде?
— Да.
— Корзинка тоже славная. В доме не бывает слишком много корзин, вот что я тебе скажу. — Она рассматривает корзинку, вертя ее то так, то эдак. — Если за сегодняшний день ты ничему больше не научишься, запомни хотя бы это.