Эхо войны - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Гришин cтр.№ 5

– А что, еще кто-то будет?

– Да яки ж могут еще быть гости, когда самый дорогой приехал.

Сели, опять появилось вино.

– Если хотите, водочки, коньяку?

Я был склонен к вину. Выпили по рюмке, второй. Стали закусывать. И я, наконец, обратился к ним:

– Ребята, расскажите, в чем дело? В чем суть? Почему вы так незнакомого человека принимаете?

– Да какой же ты нам незнакомый? Ты нам, считай, как родственник, поскольку мы твоего отца, Петра Федоровича, считаем своим вторым отцом. Есть, как говорят сейчас, биологический отец, который по природе родной, и второй отец, который родным стал в течение жизни. Дело в том, что отец твой воевал здесь, был командиром партизанского отряда. И наш отец воевал вместе с ним. Когда немцы отсюда ушли, наш отец был помоложе, поэтому пошел в действующую армию. А твой отец остался здесь. Наш вернулся с войны на деревяшке – одной ноги нет. И рука – культяшка. Стал работать сторожем в колхозе.

…Не знаю, кто из них – Владимир или Виктор, продолжал:

– Дальнейший наш рассказ будет, в основном, со слов матери. Дальше был 1946 год. Год на Кубани и на Украине неурожайный. Все то немногое зерно, что удалось насобирать, – все переслали. Оставили только небольшой семенной запас. Вот этот вот семенной запас и охранял наш отец. А бригадир был неизвестно откуда-то приехавший родственник председателя. Грубейший был человек. О тех, кто работал в амбарах на току, в то время, как говорили, трусили. Заканчивался рабочий день, и бригадир сам приезжал проводить осмотр. Это был позор! Женщин он заставлял раздеваться, чтобы проверить, не унесли ли они с собой зерно. Чуть ли не до нижнего белья заставлял раздеваться. Однажды наш отец не выдержал и сказал ему, что это низко. Тот на него, на инвалида, замахнулся, а отец его костылем и огрел, и это отразилось на его дальнейшей судьбе.

Через несколько дней к нам пришли с обыском. Стали искать и нашли три початка кукурузы. Они давно хранились, спрятанные матерью как неприкосновенный запас. Правда, мы с братом иногда отламывали по одному зернышку перед сном и сосали это зернышко, как конфетку. Но почему-то эти три початка потом превратились в три мешка семенного зерна. Отца обвинили, что он, работая сторожем, воровал семенное зерно и тащил к себе домой, а также абрекам продавал.

Если помните или читали о тех временах, то знаете, что суды были скорые. Отца засудили, но недолго он протянул… Буквально через три месяца пришла бумага, что он скончался. Где умер, где похоронили? Мы так и не узнали. Говорят, что где-то на этапе скончался… Перед самым судом у них с матерью было свидание. И отец сказал, что если будет совсем плохо, чтобы мать обратилась к Петру Федоровичу.

«Плохо» быстро наступило. 47-й год – настоящая голодовка. Люди умирали с голоду. Питались мы непонятно чем. Пока еще была осень, мы с братом ходили в лес и собирали желуди. О хлебе вообще мечтать не приходилось. Ходили по полям, иногда разрывали мышиные гнезда. Находили там у них в кладовых зернышки…. Все, что можно было съесть, мы ели. Кору с дуба срывали, но она горькая и невкусная, в отличие от корня солодки.

…И так вот братья начали мне рассказывать. Один заканчивал – второй продолжал. Их жены, Анна и Татьяна, очевидно, уже слышавшие эту историю, сидели, подперев головы кулачками, и слушали. Рассказ продолжался дальше:

– Настала такая пора, когда мы с братом уже не могли двигаться, мы уже лежали от голода. Мама, уж не знаю каким образом, еще передвигалась. Но мы то спали, то дремали. Это время мы смутно помним с братом. Помним, что вдруг в нашем дома раздался запах, аромат которого мы до сих пор не забыли. Аромат свежеиспеченного хлеба. Мы тогда открыли глаза, а понять ничего не можем. Нам в рот мама сует какие-то сладкие, нежные кусочки – такого мы давно уже не ели. Слышим грубый мужской голос: «Ты не очень-то им давай, а то помрут, вот потихонечку, понемножечку».

Один брат замолкал, начинал второй:

– Случилось так, что мать все-таки дошла до места, где жил Петр Федорович. Он на спиртзаводе работал. На территорию ее, естественно, не пустили, но она упросила охранника передать Петру Федоровичу, что ждет жена его партизанского товарища Ивана. Не знаю, сколько она так просидела под забором в полудреме, полузамерзшая. Вдруг подходит к ней мужчина, нежно за плечо берет и спрашивает: «Ты ли жена Ивана?» «Я», – ответила она. Он посмотрел на нее, приподнял, провел в кабинет, напоил сладким чаем с сахаром. Рассказала она, что дети ее помирают, и что не знает, застанет ли их по возвращении живыми… Уже два дня ничего не ели. Сколько еще протянут? Может быть, завтра, а может быть, послезавтра придется хоронить. «Подожди маленько здесь, вот тебе чай, допивай», – поставил сахар, подал кусок хлеба. Мама рассказывала, что хлеб она, не выдержав, съела, а вот сахар спрятала… Через какое-то время пришел Петр Федорович. «Сама знаешь, какое сейчас положение. Особо помочь не могу, но вот документ о том, что тебе выписаны азатки. Я тебе дам бричку с конюхом, он отвезет тебя. Смотри, документ не потеряй, потому что очень опасно без документа этого иметь продукты. Это вот твоим детишкам гостинец от меня», – и передал узелок. Она не стала смотреть, что там было. У ворот стояла линейка в две лошади. Конюх без одной ноги что-то укладывал на передок. «Петр, это жена Ивана, отвезешь на хутор и поможешь, если нужно будет», – сказал Петр Федорович. «Хорошо, командир, все будет как надо…» Так они приехали на хутор. Петр растопил печку, приготовил чай, а в мешочке оказались сахар и две полбулки – одна черного хлеба, другая – белого. И вот мама в чае теплом с сахаром размачивала хлеб и давала нам. Это нам казалось настоящим блаженством…

– Это сегодня, что там, – перебил второй брат, – дети, внуки… для них печенье – не печенье, пирожное – не пирожное, и торты они просто так едят. А в то время простой кусочек черного хлеба, размоченный в теплой сладенькой водичке, казался нам вкуснее, чем сейчас для них торты, пирожные и печенье вместе взятые.

…Петр Федорович сказал, что нам причитаются азатки, но оказалось, что не совсем азатки, а полмешочка кукурузы и полмешка ячменя – это было по тем временам неописуемое богатство. Оно было мамой спрятано. Сама в ступке толкла кукурузу и ячмень, варила что-то вроде каши и кормила нас. Мы быстро окрепли, уже начали ходить, бегать…

А тут уже появилась и травка, стало теплеть, мы стали выползать и собирать крапиву. Мама говорила, что она полезна, но нам больше нравилась лебеда. Она и не жгучая, и съедобная. А в лесу уже начали появляться чеснок, дикий лук и трава. Все что можно было – собирали. И к тем запасам, что у нас появились – это была как приправа. Мы начали крепнуть…

Наступило лето. Чего греха таить, воровством занимались. Подворовывали мы с колхозных полей, что можно было. Когда свеклу, когда подсолнухи, когда кукурузу. Биты были часто объездчиками. Маленькие были, не убежишь от объездчика на лошади. Бывало, догонит, да плетью так даст по спине, да еще обзовет нехорошими словами. Ведь мы были детьми врага народа. Но мы ученые были, мы ничего дома не прятали. Если удавалось что-то уворовать, мы делали схроны в лесу на Кубани, под кручей. Боялись, что опять будет обыск, найдут, да еще и маму посадят. Осенью в школу в этот год нас не приняли. Объяснили, что мы дети врага народа, и нечего нам в школе делать. Следующий год прошел более-менее. Дважды приезжал тот же самый хромой казак Петр, привозил подарки. В такие моменты мы были невероятно счастливы. Мы могли в этот день наесться вдоволь. Мама готовила нам кашу и давала по куску хлеба. Она работала в колхозе, выполняла самую тяжелую работу. Работала по двенадцать часов в день, а то и по четырнадцать. Мы видели, как она надрывается, а в колхозе ничего не получали. Вот так мы прожили год, но этот год был не такой страшный, как тот. Уже можно было хоть чем-то кормиться.