Эхо войны - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Гришин cтр.№ 32

Когда пришла амнистия, мы пятеро суток не выходили из бараков, требуя предоставить нам тех, кто нас судил, чтобы судить уже их за то, что поломали нам жизнь.

А нас много было… Очень много. Но жизнь есть жизнь. У многих семьи, которые писали, ждали. В 56-м году нам разрешили переписываться. Мне сестра прислала письмо, что жена моя вышла замуж за хорошего человека, и он усыновил моих двойняшек. Жили они нормально, дружно. Дети ухоженные, здоровенькие. И вот я сидел и думал, куда мне ехать… Сейчас приеду и что скажу этому человеку, который, может быть, спас моих детей от голода, а может быть, еще от многих страшных вещей. Вы знаете, что после войны и беспризорных много было, и бандитизм процветал… Тем более что мои дети были детьми врага народа. И так я три дня сидел и думал. Ну, как сидел… Естественно, выпивал, потому что деньги заплатили за работу, и все-таки решился ехать.

Еду и думаю, что сейчас приеду и скажу: «Давай мою жену, давай моих детей»? А может, жена-то любит его, и дети его папой называют… А я кто? Зек, самый настоящий. Ты посмотри на меня, у меня еще остались зековские шрамы…

Сестра написала мне адрес, где они живут. Я приехал в тот город, отыскал дом, спрятался за углом и стал ждать…

Вышла жена с детьми, сердце застучало, слезы полились, перед глазами туман. Не помню, я упал, кажется…

Когда очнулся, их нет. Я взял бутылку и пошел в сквер. Выпил из горла – ничего не взяло. Пошел, взял еще одну. Нет, думаю, заберут сейчас, как какого-нибудь бродягу. Устроился в гостинице, закрылся в номере, выпил вторую бутылку. Дождался вечера, опять пошел к их дому, спрятался. Смотрю – пробежали дети. Немного погодя увидел жену… Она осталась такой же красивой, стройной, милой и желанной. Она шла одна, и я решил подойти. Потом подумал… Зачем? Ведь она, может, счастлива, что у нее дети, мои дети… Этот мужчина их воспитывает, и мне кажется, правильно воспитывает… Не хулиганят они, одеты, обуты, накормлены… папой зовут. Слезы снова полились из глаз, в глазах потемнело, в левой стороне сильно и больно застучало… Когда очнулся, вернулся в гостиницу, лег и пролежал так долго с открытыми глазами.

…Следующим утром я снова прятался за углом. Дети побежали в школу. Потом вышла жена с мужчиной приятной наружности. Идут они, разговаривают. Думаю, подойду сейчас, узнает она меня? Если и узнает, что я ей скажу: «Вернись ко мне?» Куда? Зачем? Стоял и любовался своей женой с другим мужчиной. Потом развернулся и уехал…

И вот с тех пор я здесь. Сталинградской ГЭС закончили монтаж, приехал сюда, на Саратовскую. В отпуск езжу из-за угла посмотреть на жену, на детей и опять возвращаюсь сюда.

А так хотелось бы прийти к своим детям, обнять их. После этого я не женился. Нет женщины такой, как та моя жена с моими детьми. Так, очевидно, бобылем и придется помирать…

Я сидел и молчал. Колокольчики на наших закидных давно звонили. Звонили, очевидно, пойманные судаки, а мне было не до них. Я сидел и слушал этого человека, с которым так обошлась судьба. Он герой, он воевал, он защищал Родину, а потом… чья-то волосатая лапа влезла и покалечила всю его жизнь. И вот человек сидит, уже немолодой. И не знает, что впереди ждет его. И, как говорят, подаст ли кто-то ему воды в тот последний момент или приласкает его… А может быть, жена, узнав, что он еще жив и свободен… Может быть, когда-нибудь расскажет детям, что у них есть отец. Отец биологический, как говорят. А может быть, и не расскажет, и останется все в тайне. Единственное, я точно знаю, у кого это точно останется тайной. Жестокой тайной его жизни.

Конец 70-х. Как их потом назовут – «застойные годы». Мы не понимали, что мы застаивались, мы работали, даже делали изобретения. Каждый день ходили на работу, получали зарплату и в какой-то степени были довольны. Хотя в магазинах сплошной дефицит был как промышленный, так и продовольственный…

Даже некоторые слова приобрели тогда другое смысловое значение. Так, например, слово «достать» не обозначало «потянуться и взять», это означало купить дефицитную вещь. «Выбросить» не значило «выкинуть ненужную вещь», а это означало, что стали что-то продавать.

Выбросили на прилавки – сразу образовывалась длинная очередь. А вокруг везде висели таблички. Причем они были и в аптеке, и в продовольственных, и в промышленных магазинах, и даже в поликлиниках.

«ИНВАЛИДЫ И УЧАСТНИКИ ВОЙНЫ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ ВНЕ ОЧЕРЕДИ».

Иногда это вызывало раздражение у народа. В это время я работал в конструкторском бюро. Я любил посещать курилки, здесь проходили иногда научные споры, причем пожарче, чем на планерке у главного конструктора. Здесь можно было узнать все вчерашние новости: политические, и спортивные…

Сегодня был понедельник, я зашел в курилку, там стояли несколько человек. Стояли ветераны с орденскими планками на пиджаках, стояла и молодежь, а также люди среднего возраста. Я встал в сторонке и закурил. Все вокруг как-то лениво разговаривали.

Зашел Василий. О нем говорили как о самом талантливом конструкторе. Он достал сигарету, закурил и, ни к кому не обращаясь, сказал:

– Вчера больше двух часов простоял за апельсинами, хотел дочери в больницу отвезти. И надо же было такому случиться, за пять человек до меня подошла какая-то сволочь с удостоверением участника войны, и этот гад взял пять килограмм, в результате чего мне не досталось ни одного апельсина.

Все замолчали и обратили взор на Васю.

– Вася, ты говори да не заговаривайся, – сказал кто-то.

Тот прищурился, посмотрел и ответил:

– А я не заговариваюсь, я могу более грубые слова сказать этой сволочи, этому гаду. Я на это имею права. У меня отец – кавалер трех Орденов Славы – погиб под Берлином. Старший брат после победы в Праге погиб. Еще погибли двое дядек. Нас у матери осталось двое, и тетка в Ленинграде от голода умерла. И там осталось два дистрофика, которых мать взяла. Никто не знает, как мы жили в те годы. Мы и не жили. Мы выживали. Побирались, ходили по дворам и просили, были рады, когда нам дадут кусок кукурузного хлеба. А если кто нам давал кусочек пшеничного хлеба – это был просто праздник. На нас собак спускали, травили нас, нищих побирушек. А он здоровый вернулся, и уже этим судьба его наградила. Его дети не почувствовали того, что пережили мы. Его детей не называли побирушками и нищими. Не знаю, как они пережили этот голод 46–47 годов, а мы чуть не подохли, мы пухли от голода, сдыхали. Он что сейчас для себя взял эти пять килограмм? Он взял детям и внукам. А оттого что мои отец, брат и дядьки погибли, то их дети и внуки должны создавать благо детям и внукам выжившим?

Все молчали, он тоже замолчал. Затянулся, швырнул сигарету в урну, промахнулся, повернулся и ушел. Потом один из ветеранов подошел, поднял окурок, аккуратно затушил, затянулся своей сигаретой, так же аккуратненько затушил и вышел. Вслед за ним потянулись и все, точно так же подходя к урне, аккуратно туша сигареты, так же молча выходя.

Я остался один. Я докурил, затем вышел. И когда я проходил между кульманов, я увидел, как ветераны снимают орденские планки со своих пиджаков. Они знали, что самую дорогую цену заплатили погибшие – те, кто отдали свои жизни за победу. И льготы надо создавать детям погибших солдат…