Город на воде, хлебе и облаках - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Липскеров cтр.№ 39

Реб Файтель тогда был совсем молодым, хотя сути слова «молодой» он не пояснил, потому что она была расплывчата, ибо и меня, когда я сидел у него в подвале дома № 6 по Третьему Маккавейскому на предмет замены сносившихся песчинок в моих песочных часах, он называл молодым человеком. Хотя так меня уже лет пять не называли даже продавщицы в магазинах шаговой доступности. Но для его возраста я действительно был молодым, так как сам он родился во времена, когда царь Давид только-только умер, а Соломон только-только приступил к царствованию, был в самом соку, в самом расцвете мужской силы.

И было у него, по разным источникам, то ли четыреста, то ли пятьсот жен, а наложниц вообще никто не считал. А чего их считать? Они ж не для упражнений в арифметике содержались. И если жен еще как-то считали – четыреста или пятьсот, не так страшно, но жена – это какая-никакая духовность: хупа… обряд… перед Богом… и прочее, – то наложницы проходили исключительно по разряду чистых, не замутненных посторонними сущностями плотских утех.

И была одна… (Вот я уже чувствую, как вы напряглись, решив, что сейчас этот старый шмок опять начнет перелопачивать книгу и, перейдя на бесподобный слог «Песни Песней», продолжит историю Соломона и Суламифи и выйдет на рождение и дальнейшую историю слепого часовщика реб Файтеля. Нет, нет и еще раз нет. Категорически нет.) Это была совсем другая наложница. И ее даже и наложницей-то нельзя было назвать. Так, кратковременный миг соития у родника, куда безымянная девочка пришла за водой, а вовсе не для соития. А Соломон как раз возвращался от Суламифи, опустошив в нее свои чресла, но, очевидно, не полностью, потому что что-то в нем еще осталось, и это что-то перешло в эту девочку так, что она в одно мгновение ощутила и боль, и сладость, и это было так хорошо, но так кратковременно, что девочке захотелось испытать эту боль-сладость еще раз. А потом – еще. И жить уже без этого ощущения она не могла. И каждое утро ходила к роднику, и каждый раз находился кто-то, проходивший мимо, чтобы дать ей это ощущение боли и сладости одновременно, но, увы, мои разлюбезные читатели, это у женщин бывает только раз в жизни. (Так думал я, начиная слушать рассказ реб Файтеля). А дальше… Либо сладость – либо боль. В зависимости от того, кого она встретит у родника. А сквозь землю Израилеву шло множество отдельных людей и целых народов, и каждый останавливался у родника, чтобы испить воды и соком своим наполнить чрево девочки, но сердце ее оставалось пустым, ибо для полноты счастья всегда нужно немножко боли.

И вот году эдак в сороковом хиджры арабы несметным войском шли на запад, чтобы нести неверным зеленое знамя ислама и огнем и… правильно, мечом вернуть земли Аллаху, как и повелел в свое время Пророк Мохаммед. И теми же огнем и… правильно, мечом вернуть самих неверных в ислам, в коем они, как гласит Коран, а каждое слово в нем священно, были рождены, но вот отпали от Аллаха, Милостивого, Милосердного, и должна восторжествовать воля Его, а если нет, то теми же огнем и… правильно, мечом отправить их к Аллаху сразу. Ну, не совсем сразу, а чтобы помучились.

Это, дорогие мои, я описываю вам исторический момент, который предшествовал появлению на свет реб Файтеля, а сейчас перейду к историческому моменту, при котором, собственно, и состоялось зачатие реб Файтеля, слепого часовщика в моем Городе. Не влияющего на ход событий, но без которого мой Город был бы неполным. Но, подумал я сейчас, как так – кто-то живущий не влияет?.. Так быть не может. Разные капли текут в потоке жизни, большие и маленькие, соленые и пресные, чистые и мутноватые, но все они тем не менее капли, и без каждой из них поток будет на самую чуточку другим. А уж без реб Файтеля, часовщика песочных часов, измеряющих время этого самого потока, – просто никак.

И вот эта девочка каждое утро приходила к роднику, садилась на песок около него в ожидании, и каждое утро ее брали проходящие мимо люди и народы, давали ей сладость – но что это за сладость, если в ней нет хоть чуть-чуть боли? Но однажды девочка не вышла к роднику, ибо почувствовала тягучее нарастание чего-то нового в чреве ее и дикую боль в нем, а потом чрево ее раскрылось, и она выкинула из себя младенчика, и получила то самое слияние боли и сладости, которого не ощущала с того позабытого утра, в которое много веков назад ее взял Соломон, возвращавшийся от Суламифи. И испытав это, она умерла. Потому что зачем быть дальше, если уже все было. А младенчик оказался слепеньким и маленьким. Именно таким его и подобрал в 1187 году воин Салах-эд-Дина Абдель Хаким перед осадой Иерусалима. А подобрал он его с тем, чтобы продать на рынке в Тире за хоть какие-никакие деньги, чтобы купить себе воинское снаряжение (старое сносились) для войны с неверными в Византии, где и пал, пронзенный копьем евнуха Малафии при защите женской половины дворца на холме Палатин кесаря Константина Одиннадцатого в 1457 году при взятии Константинополя.

Но до своей смерти Абдель Хаким таки продал слепого мальчонку, а иначе в чем бы он поперся брать Константинополь, но это ему не помогло, потому что серебра за слепого мальчонку в Тире дали не много, и на стальной нагрудник его не хватило, а обтянутый буйволиной кожей щит не выдержал удара копья евнуха Малафии. А мало серебра заплатил купец из евреев, выдававший себя за уроженца Леванта, Гилель бен Халиль. Купил мальчонку он исключительно из дешевизны, в смутной надежде извлечь из него хоть какую-то пользу.

– Не может же быть так, – рассуждал сам с собой Гилель бен Халиль, – чтобы великий Адонаи создал настолько непригодное ни к чему существо, чтобы из него нельзя было извлечь хоть небольшую, но прибавочную стоимость…

И он оказался прав. Во время своих торговых странствий караван Гилеля бен Халиля остановился у родника вблизи полуразрушенного Иерусалима, и купец заметил, что враз превратившийся в старика мальчонка с необычайной для слепого сноровкой перебирает песчинки около родника, раскладывает их на кучки. На две, на три… Любопытства ради Гилель пересчитал песчинки в кучках и с превеликим изумлением обнаружил, что число песчинок в кучках совпадало до единой.

И Гилель бен Халиль взял с собой песок и мальчонку, которому дал имя Файтель, в дальнейшие странствия и прибыл в наш Город как раз во время одной из осеней, когда из неба текли ленивые сопли, когда солнце от стылой мороси куталось в облака, чтобы согреться, когда лес обнажился, поля опустели, когда дороги отказались пропускать любой транспорт, включая верблюдов, а любой транспорт, включая верблюдов, отказался по ним ходить, потому что, ребята, это уж совсем, на Город опустилась великая скука. Потому что подвоз товара в винную лавку стоматолога Мордехая Вайнштейна прекратился. И последнее, что прибыло в Город, был караван Гилеля бен Халиля с грузом песка и слепым Файтелем – магом и королем песка. И это для Города было весьма кстати. Ибо великая скука уже достала до сил моих больше нет. Скучали все общины Города. Скучали иудеи, скучали христиане, скучали мусульмане. Конечно, можно было бы устроить межконфессиональные и межнациональные разборки, благо 282-й статьи УК не было, но постольку-поскольку винная лавка Мордехая Вайнштейна стояла пустой и болеутоляющего в ней не было, боль при толковище унять было бы нечем, а какой здравомыслящий горожанин, будь то иудей, христианин и даже мусульманин, начнет разборки без болеутоляющего. Может быть, где-то и практиковалось, но не в нашем Городе. И опять – чем отметить мировую после разборок? Нечем! А без мировой, мой родный читатель, всякие разборки теряют смысл. Какой уж тут смысл, когда выпить нечего. В общем, ребята, скука была немыслимая, вплоть до адюльтера. Нравы сильно пошатнулись вместе с вековыми устоями. А когда вековые устои – то это уже совсем гибель!