Сокол против кречета - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Елманов cтр.№ 81

Две даты… Разница всего в пять дней, но как же велико их значение. Если за день до первой из них русским людям оставалось лишь надеяться на то, что их стране удастся устоять, то, когда закончился второй из названных мною дней, стало понятно – гореть ее величию в веках. Ибо навряд ли сыскалась бы во всем мире та сила, которая с интервалом в пять суток сумела бы перемолоть не тысячу-две, и даже не десять тысяч, то есть тумен, а десять туменов отборного войска монголов. Войска, которое представляло собой непобедимую доселе силу самой великой державы той эпохи.

Еще 27 января 1241 года никто и ничто не могло с нею сравниться, но к вечеру 2 февраля стало ясно – таких великих держав уже две. Причем первой, основанной на грабеже соседей и насилии народов, уготовано скорое падение в бездну небытия, подобно яркой, но мимолетной комете. Второй же – яркой звезде, достигшей к вечеру второго февраля пика своего ослепительного сияния, суждено нескончаемо гореть на небосклоне мировой истории, затмевая своим блеском все прочие светила.

Отныне и навеки!

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т. 3, с. 289. СПб., 1830

Есть сумерки души, несчастья след,

Когда ни мрака в ней, ни света нет.

Она сама собою стеснена,

Жизнь ненавистна ей и смерть страшна…

М. Ю. Лермонтов

Бывают у человека сны приятные, случаются – так себе, а иногда – плохие. Дальнейшие события напоминали Бату страшный сон. Он был бы рад проснуться, смутно подозревая, что для этого нужно лишь ненадолго остановиться, попытаться осмыслить происходящее, но дикая круговерть событий не давала ему ни малейшей возможности для этого.

Битая собака и ребенка боится. Так и монголы. Две трети туменов, из числа тех, что имелись в его распоряжении, потерял в Медвежьем урочище Бату, но еще оставались люди Орду-ичена, стоявшие под Булгаром, цел был и тумен Тангкута, продолжавшего осаждать Сувар. Правда, ни он, ни Орду уже не имели тяжеловооруженных тысяч, которые полегли в урочище, но остальные-то были… Около двух тысяч сохранилось в тумене Шейбани, да и к кешик-тенам Бату присоединилось не менее двух тысяч беглецов.

В итоге получалось не так уж плохо. Два с лишним тумена – это силища. Но что-то надломилось в душе хана, хрустнула какая-то веточка веры в свою счастливую звезду и в несокрушимую мощь своих воинов. Неясное предчувствие томило ему грудь, нашептывая в особо тоскливые ночные часы, что отныне его неизменными спутниками станут сплошные неудачи.

Теплилась еще в сердце Бату крохотная надежда на то, что тумены, ведомые Гуюком, Менгу и прочими чингизидами, сумеют сделать то, что не сумел он сам. Весть об этом долетит до Константина, и тогда каан урусов обязательно повернет свое войско к Рязани. Неважно, успеет ли Гуюк взять столицу Руси или нет. Гораздо важнее иное – в любом случае он оттянет на себя главные силы урусов и даст передышку джихангиру.

Поэтому побитый хан и отошел еще чуть дальше, под Саксин, рассчитывая дать своим воинам небольшой отдых, а потом нахлынуть на Константина, когда тот станет возвращаться обратно. Под Саксином он и получил очередную черную весть, которую привезли счастливчики, невесть каким чудом ушедшие из-под Ряжска.

Было беглецов немного, в общей сложности не более двух-трех сотен, но вреда они причинили не меньше, чем все войско Константина. Рассказывая страшные ужасы о разгроме всех туменов Гуюка, они вселили в души остальных такую панику, что теперь любая стычка с урусами сулила деморализованному войску степняков неминуемое поражение. Даже записные смельчаки и сорвиголовы в эти дни выглядели непривычно задумчивыми.

А Константин надвигался на Бату, подобно черной туче. Его люди, в отличие от монголов, имели за плечами блистательную победу и бесперебойное снабжение. Хан Абдулла настежь распахнул двери всех своих кладовых и складов. В городах, освобожденных от осады, царь сумел изрядно пополнить запасы огненного зелья, гранат и стрел для арбалетов. Кроме того, в его войско влились тысячи добровольцев-булгар. Пусть они были плохо обучены, зато хорошо вооружены, а в глазах этих людей горела такая жажда мести, которая иногда способна удесятерить силы.

В таком положении Бату оставалось надеяться только на то, что ему удастся удержать за собой хотя бы степи, набрать там пополнение и увеличить численность своих туменов до шести, а лучше семи или восьми. Он уже ученый. Теперь он не стал бы распыляться на осады городов, а искал бы встречи с войском урусов.

Но это была не его степь. Он понял, чья она, не тогда, когда башкиры принялись отщипывать от его туменов кусок за куском, и не тогда, когда этим же самым занялись саксины со стороны Итиля. Хан уразумел это в тот день, когда из дозоров, прикрывающих его обозы, прибыли гонцы с вестью, что войско Константина за это время увеличилось не меньше чем на два тумена – на два, а не на один! – причем второй из них конный.

– Этот глупый здешний сброд мы разгоним одними плетьми, – гордо заявил тогда юнец Берке, но Бату знал, что между хвастливыми словами и их осуществлением зачастую лежит целая пропасть, которая далеко не всегда преодолима.

Конечно, жители здешних степей действительно не такие стойкие в бою, как монголы, у них нет такого железного порядка, но каан урусов пока не сделал ни одной ошибки, и глупо надеяться на то, что он допустит ее сейчас. Скорее всего, Константин поставит их туда, где не нужно, стиснув зубы, стоять насмерть. Для этого у него в достатке Урусов. Он поступит именно так, как когда-то сам Вату предлагал князю Святозару. Пока пешие воины урусов сковывают действия основных сил хана, подкравшаяся конница всаживает им в спину острый клинок.

Но окончательно его добили даже не эти глупцы, предпочитающие пасти свой жалкий скот и жить впроголодь, напевая долгими зимними вечерами глупые заунывные песни, вместо того чтобы идти в одном строю с его туменами и брать в горящем вражеском городе столько золота, сколько они и не видели за всю свою жизнь. Пусть их. Добил его тот твердый отказ, который привезли его смущенные послы, вернувшиеся из ставки каана урусов.

– Твои люди убили моего сына и моего внука, – заявил Константин. – Отныне между нами – кровь. Я не злопамятный человек – отомщу и забуду, но пока не отомстил, говорить о мире с ханом Бату не буду.

Хану оставалось лишь удивляться тому, как быстро каан узнал о гибели крепости Яика и о том, что его родичи находились там, а теперь надежно погребены под каменными обломками вместе с темником Бурунчи и его тысячниками.

«Да пес с ним, с этим Бурунчи! – размышлял Бату. – Эта шелудивая собака, так подло обманувшая мое доверие, не стоит того, чтобы кто-то позаботился о его достойном погребении на священном костре, но Святозара надо было отыскать. И его, и княжича Николая. Тогда я мог бы хоть немного смягчить гнев каана урусов, а так…» – и он горько усмехнулся.

Действительно, скажи ему кто-нибудь всего полгода назад, что он будет сожалеть об упущенной возможности умилостивить сердце Константина, так он долго хохотал бы над этой очень удачной, хотя и нелепой шуткой. Настолько нелепой, что он, пожалуй, даже не стал бы обижаться на того, чей язык ее произнес бы, потому что это язык безумца, а их обижать не велит сам Тенгри.