Мои странные мысли - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 131

В большинстве других высоток, которые возникли по всему Стамбулу, право собственности обычно было поделено пополам между строительной компанией и местными землевладельцами. Если группа местных находила себе умелого представителя и действовала дружно, то соотношение иногда поднималось до пятидесяти пяти или даже шестидесяти процентов в пользу землевладельцев. Однако такое случалось очень редко: чаще случалось, что бывшие соседи по гедже-конду теряли свое коллективное преимущество из-за ссор по долям собственности и датам переезда. Мевлют слышал от Сулеймана, неизменно сообщавшего о подобных вещах со всезнающей ухмылкой, что представители некоторых кварталов берут взятки от строительных фирм. Коркут и Сулейман были в курсе всех сплетен, скандалов и торгов и потому, что являлись старинными землевладельцами на Дуттепе, и потому, что были партнерами в строительной компании Хаджи Хамита.

Большинство бывших лачуг гедже-конду уже давно превратилось в трех– четырехэтажные дома, а их владельцы могли жестко торговаться с государством и подрядчиком, особенно если у них было уже официальное право собственности на землю. Но таким, как Мевлют, которые заявляли о своей собственности только на основании бумажки, написанной квартальным мухтаром двадцать четыре года назад, и у которых дом состоял только из одной комнаты (на Кюльтепе таких было еще немало), скорее всего, предстояло уступить строителям.

Еще один спорный момент заключался в том, что аренда временного жилья была очень дорогой: когда дома гедже-конду сносили, строительная фирма была обязана по закону платить за жилье для расселенных до тех пор, пока их новые дома не будут достроены. В некоторых случаях этот срок определялся двумя годами, но, так как за это время новый дом выстроить не успевали, люди часто оставались на улице. Из-за слухов, что гуляли по Стамбулу, землевладельцы на Кюльтепе и Дуттепе решили, что будет безопаснее заключить договор с подрядчиком только после того, как его заключат жители соседнего квартала. Остальные продолжали тянуть время, задерживая таким образом всю стройку, только потому, что полагали, что выгоднее будет подписать договор последними.

Коркут называл подобных хитрецов вредителями и ненавидел их. По его мнению, все они были грязными спекулянтами, которые мешали жить другим и лишали честных дольщиков средств к существованию, гоняясь за лучшим предложением или большей квартирой, чем та, на которую они могли претендовать. Мевлют слышал истории об этих «вредителях», умудрявшихся получить шесть или даже семь квартир в шестнадцати– или семнадцатиэтажном жилом доме, в то время как все остальные получали по две крохотные квартирки. Ловкие переговорщики обычно распродавали новые квартиры, едва получив их, и переезжали в другой город или район, потому что знали – не только государство и подрядчики будут в ярости на вредителей за сорванные сроки, но и их собственные друзья с соседями, отчаявшиеся переехать в новый дом, припомнят им былое. Мевлют знал, что на Октепе, в Зейтин-Бурну и на Фикиртепе такие ловкачи и их бывшие соседи уже доходили до потасовок, а иногда и до холодного оружия. Также поговаривали, что строительные фирмы провоцируют такие конфликты. Мевлют хорошо знал все эти истории, потому что на последней встрече с родственниками Коркут тоже бросил ему: «А ты не лучше всех этих вредителей, Мевлют!»

В тот день офис «Вурал Япы» на Рыночной улице был пуст. Мевлют уже бывал здесь на многих встречах, которые организовывали то землевладельцы, то строители. Он сидел там с Самихой, глядя на вычурные макеты со странными балконами, и пытался нарисовать в воображении маленькую, обращенную к северу квартирку, которая причиталась ему по праву. В офисе висели фотографии высотных домов, которые строительная компания Вуралов выстроила в других районах Стамбула, а также несколько фотографий сорокалетней давности, на которых молодой бакалейщик Хаджи Хамит самолично держал лопату на строительстве каких-то давних и первых объектов. Было около полудня, и тротуары, где обычно парковали на выходных свои машины потенциальные покупатели из более благоустроенных районов города, пустовали. Мевлют побродил немного по рынку, поглазел на витрины магазинов возле мечети Хаджи Хамита Вурала, а затем направился вверх на холм Дуттепе, чтобы не опоздать на собрание в бакалее дяди Хасана.

За первыми несколькими домами у подножия холма находился участок дороги, где некогда располагался ряд деревянных общежитий-бараков для рабочих Хаджи Хамита. В детстве Мевлют заглядывал в их раскрытые двери и видел на нарах в темных и затхлых комнатах спящих усталых рабочих. За последние три года арендные ставки повысились, а арендаторы почти все уехали, сознавая, что весь квартал вскоре будет снесен. Повсюду на Дуттепе появлялось все больше пустых домов, и они придавали кварталу заброшенный и уродливый вид. Над ним висело темное небо. Мевлюту было грустно. Поднимаясь на холм, он на мгновение почувствовал, что будто бы идет прямо на небо.

Самиха настаивала на шестидесяти двух процентах. Он не знал, как убедить семью Акташ согласиться на такое. Во время прошлых переговоров, ради которых братья встретились в районном клубе, Мевлюту удалось договориться о пятидесяти пяти процентах. Коркут запротестовал. Они договорились встретиться еще раз. Потом оба его двоюродных брата надолго пропали. Мевлют волновался, но в то же время ему нравилось, что Коркут считает его вредителем, и ему казалось, что именно поэтому удастся выторговать процент повыше.

Однако примерно месяц назад Дуттепе и Кюльтепе были объявлены зоной повышенной сейсмической опасности, и Мевлют – как многие другие на Кюльтепе – начал подозревать, что это очередной трюк, задуманный Вуралами. После землетрясения 1999 года был издан закон, согласно которому любое здание, которое признано сейсмически неустойчивым, могло быть снесено по решению двух третей его жителей. Государство и строительные фирмы использовали этот закон для борьбы с владельцами маленьких домов, которые мешали большим стройкам. Так как после выхода такого закона быть «вредителем» стало труднее, Мевлют теперь ломал голову, как же ему сказать Коркуту о шестидесяти двух процентах, на которых настаивала Самиха.

Они были женаты уже семь лет, и Мевлют был счастлив. Они стали близкими друзьями. Но эта дружба не была созидательной и не вращалась вокруг всего яркого и прекрасного, что было в мире; она зиждилась на совместной работе, на совместном преодолении трудностей и на необходимости примириться с пошлостью повседневной жизни. Узнав Самиху получше, Мевлют обнаружил в ней упрямую, решительную и нацеленную на комфортную жизнь женщину. Ему нравилось это ее свойство. Правда, сама Самиха не всегда знала, куда направлять свою недюжинную энергию, и, может быть, именно поэтому она пыталась перевоспитать Мевлюта – сделать его намного более решительным и предприимчивым, чем он был на самом деле.

Мевлют давно был согласен договориться с Вуралами на пятьдесят пять процентов: в таком случае он получал три квартиры без вида на Босфор, на нижних этажах двенадцатиэтажного здания. Так как мать и сестры считались наследницами отца, Мевлюту причиталась только часть одной из квартир. Чтобы получить целую, Самиха собиралась пять лет доплачивать недостающую сумму деньгами с арендной платы за квартиру, доставшуюся ей после Ферхата в Чукурджуме (а если бы удалось договориться на шестьдесят два процента, то недостающую сумму можно было бы выплатить за три года). Новую квартиру они решили записать на обоих. Много месяцев провел Мевлют, подсчитывая и просчитывая все это вместе с Самихой. Теперь, спустя сорок лет жизни в Стамбуле, когда собственное жилье было так близко, Мевлюту совершенно не хотелось, чтобы мечты его разбились, так что, когда он входил в бакалею дяди Хасана с ее разноцветными коробочками на витрине, газетами и яркими бутылочками, он был почти напуган.