— С ним потом. Сейчас надо решать проблему с Петренко, — не стал дальше углубляться в опасную тему Гопф-Гойер и на том закончил совещание: — Всем за дело, господа! Время не ждет, оно работает против нас!
Покинув кабинет, Рудель отправился в учебный корпус, чтобы привести в чувство инструкторов с курсантами и возобновить занятия. Райхдихт остался в штабе и засел за досье на Петренко — доносы осведомителей, записи прослушки, надеясь найти в них то, что позволит сломать агента большевиков.
Сам же Петр томился в неизвестности. Но не столько она, сколько жажда и невыносимый смрад в камере изводили его. Попытки получить у часовых глоток воды наталкивались на угрозы. К муке душевной добавилась телесная. Каждый вздох в пересохшем горле отзывался болезненными спазмами. Вскоре от нехватки воздуха он начал задыхаться и, ища спасение, снял рубашку, майку и брюки. Это не облегчило страданий, усилившийся в камере смрад мутил сознание и вызывал приступы тошноты. Его взгляд метался по каменному мешку в поисках отдушины. Между рамой и стеной светлой полоской прорезался просвет. Петр прильнул к щели. Слабый сквозняк живительной свежестью обдал губы, и тут за спиной громыхнула «кормушка».
— Ты че делаешь, гад?! — рявкнул часовой.
— Слепой, что ли? — просипел Петр.
— А ну, портки одень! — потребовал часовой.
— Не нукай, я не жеребец.
— Хуже, ты — сука конченная.
— Кто из нас сука, еще разберутся.
— Чего-о-о?! — опешил часовой.
— Так ты еще и глухой.
— Молчать, сволочь! Щас соплями захлебнешься!
— Не пугай — пуганый. Выйду, сам будешь глотать.
— Выйдешь-выйдешь, ногами вперед!
— Это мы еще просмотрим! — и Петр дернулся к двери.
Часовой шарахнулся в сторону, захлопнул «кормушку», и из коридора понеслись вопли: — Гад краснопузый! Сука недобитая!
Внезапно они оборвались, и в наступившей тишине послышался шум шагов. Петр напрягся. Лязгнул засов, дверь распахнулась, и на пороге возник комендант. От ударившей в лицо струи смрада, его губы искривила брезгливая гримаса. Прикрыв нос платком, он промычал:
— Что, сволочь, уже на тот свет собрался?
— Мне и на этом неплохо, — буркнул Петр.
— Поговори мне! Собирайся, пошли! — прикрикнул комендант.
Петр оделся, вышел из камеры и вопросительно посмотрел на него.
— Вперед, и не дури! — предупредил он.
— Я себе не враг, — обронил Петр и, чтобы узнать, к чему готовиться, спросил: — А что, цирк еще не закончился?
— Только начинается, — с ухмылкой ответил комендант и подтолкнул в спину стволом пистолета.
Они поднялись на второй этаж и прошли в душевую. В ней находился Райхдихт. Его мрачная физиономия и сама обстановка ничего хорошего не сулили. Петр не дал слабины и продолжил игру:
— Герр обер-лейтенант, старший инструктор Петренко по Вашему приказанию прибыл!
Гитлеровец не ответил, обошел вокруг Петра и, покачиваясь с носка на пятку, зловеще прошипел:
— Тварь ты, а не инструктор!
— Это ошибка, герр обер-лейтенант, — не сдавался Петр.
— Мы потеряли трех агентов! И ты, падаль, называешь это ошибкой? — наливался злобой Райхдихт.
— Я не виноват. Я…
Петр поперхнулся. Сокрушительный удар в живот отбросил его к стене. Дыхание перехватило, и из глаз брызнули искры. Он сполз на пол, и над ним, покачиваясь, поплыли две физиономии. Они что-то кричали, но их голоса тонули в звоне, стоявшем в ушах. В чувство Петра привел ушат воды. Он тряхнул головой и попытался подняться, но поскользнулся и распластался на полу.
— Встать! — рявкнул Райхдихт.
На непослушных ногах, опираясь о стенку, Петр приподнялся и немигающим взглядом уставился на своего мучителя. Тот надвинулся на него и потребовал:
— Говори, кто тебя к нам заслал? Кто?
— Никто. Я сам. Самутин мне…
— Хватит врать! Кто тебя заслал? — сорвался на крик Райхдихт.
— Это чудовищная ошибкам, герр обер-лейтенант. Это ошибка. Я…
Райхдихт потерял терпение, и на Петра обрушился град новых ударов. Он, пытаясь защититься, прикрывал руками живот и голову, но сапоги пробивали защиту, и вскоре потерял сознание.
Вернула его к жизни струя воды, хлеставшая в лицо. Судорожно сглотнув, он с трудом открыл глаза. Райхдихт подался к нему и, тыча в лицо красноармейской книжкой, заорал:
— А это что такое?! Кто тебе приказал делать липу?
— Я делал по образцу. Я делал по образцу, — еле шевелил языком Петр.
Остервенев от его упрямства, Райхдихт продолжил пытку и на этот раз перестарался. Петр надолго потерял сознание, а когда оно возвратилось, то был не в силах что-либо сказать. Райхдихт прекратил допрос, и истерзанное тело Петра конвой оттащил в камеру.
Очнулся он от запаха нашатыря, шибанувшего в нос. Веки, будто налившиеся свинцом, медленно поднялись, и перед ним, как сквозь туман, проступили три физиономии. Они дергались и корчили рожи. Луч солнца упал на них, это были инструкторы — Роман Лысый, Трофим Шевченко и комендант. Взгляд Петра остановился на коменданте, и тело, откликнувшись на боль, судорожно дернулось.
— Живучий?!
— Кажись, оклемался.
— Главное, шоб кости та потроха булы целы, а мясо нарастет, — как из подземелья до Петра доносились их голоса. Затем чьи-то руки приподняли голову, влажная тряпка коснулась щеки, смахнула с запекшихся губ сукровицу, и в нем с прежней силой проснулась жажда. Он с трудом произнес:
— Пи-и-ить…
И чудо — мучители сжалились! Холодная струйка воды пролилась на нос и скатилась в рот. Петр жадными глотками пил и не мог напиться.
— Хорош, Рома, а то лопнет! — комендант остановил Лысого и спросил: — Петренко, двигаться можешь?
Петр сделал попытку подняться, но руки и ноги отказывались повиноваться, а от острой боли в животе потемнело в глазах.
— Не дергайся! — буркнул комендант и распорядился: — Рома, Трофим, тащите носилки.
Они внесли их в камеру, переложили Петра и подняли в душевую. Райхдихта в ней не оказалось. Его отсутствие и суета коменданта наводили Петра на мысль: положение небезнадежно. Подтверждением тому являлось поведение Лысого и Шевченко. Они старательно хлопотали над ним, приводя в божеский вид и, не стесняясь в выражениях, костерили мудака «Замуту», поставившего всех «раком». Петр догадался: в расследовании произошел резкий поворот, какой именно — он узнал на следующий день.
После развода курсантов по местам занятий к нему в комнату заявился Рудель с объемистым свертком. В нем находились бутылка коньяка, отменный продуктовый набор и конверт с 200 марками. От своего имени и имени Гопф-Гойера он принес Петру извинения за досадную ошибку, вкравшуюся в образец красноармейской книжки. Виновником оказался Самутин, но ему повезло — Гопф-Гойер не стал выносить сор из избы. Дело спустили на тормозах, а потерю трех агентов списали на издержки в их личной подготовке. Самого Самутина по-тихому сместили с должности зама и посадили на «бумажки». Теперь он, как сыч, с раннего утра и до позднего вечера просиживал в кабинете и боялся показать носа.