– Пашка!
– Иди, говорю!
– Надо же, какие мы культурные… Паш, я могу и обидеться.
– Обижайся.
– Я же, Паша, не дурак. Кое-что понимаю. А из лоскутков
складывается картинка… Это Бакурин мозги пропил почище наших бичей, а я пью
малость поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался…
– Ну-ну, – голос Паши стал вовсе уж нехорошим. – И
что ты там такое понимаешь, умник?
– Насчет нынешнего участка. И вэз-вэ-пэ, и магнитка… И
кресты зачем-то растягивают… Паша, у тебя что, в кармане карта с крестиками,
как у Билли Бонса?
Что-то шумно ударилось о стенку «уазика» – судя по всему,
Паша, сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:
– Ты что мне тут вкручиваешь?
– Паша, ты только не держи меня за дурака, – почти
трезво откликнулся Женя. – Тоже мне, Джон Сильвер выискался… Стал бы ты
изощряться, не имей личного интереса… Первый раз вижу у тебя такое старание.
Сколько помню похожие случаи – в два счета подчистили бы записи промеров и подались
в Шантарск. А ты по второму кругу пошел со всем старанием… По совершенно
бесперспективному участку… И Томка мне тут ляпнула кое-что…
– Что?
– А ты думал… Помнят. Я и сопоставил. Она сама значения не
придала, да я-то начал сопоставлять… Может, возьмешь в долю?
– Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?
– Паша, не лепи горбатого…
– Ну вот что, – тихо, зловеще протянул Паша. –
Если ты еще ко мне полезешь со всякой шизофренией – получишь по мозгам. А если
начнешь звенеть языком – получишь вовсе уж качественно.
– Значит, в долю не берешь?
– Заткнись, говорю! И язык придержи.
– Паша, господь велел делиться… К чему тебе лишние
разговоры в Шантарске?
– Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня…
– Я-то пойду, – бубнил Женя, зигзагом направляясь к
воротам. – Я-то пойду, да как бы и тебе не пойти…
Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:
– Ключи от машины отдай! Кому говорю?
После короткой борьбы, судя по тихому металлическому
звяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель потащился куда-то в ночь,
громко бормоча что-то угрожающе-жалкое. Паша вернулся в дом, там послышался
женский голос.
Кажется, все было ясно… Тихонько подкравшись, Вадим встал в
полосу тени и осторожно заглянул в окно. Зло прикусил губу – сладкая жизнь била
ключом, вступая в предпоследнюю фазу… Ника в одной клетчатой рубашке, весьма
вольно расстегнутой сверху, сидела на старомодном диване, закинув ногу на ногу
– свеженькая, с пышными волосами, определенно после бани, в одной руке
сигаретка, в другой стакан с «какавой». Паша присел рядом, отобрал у нее
стакан, поставил на стол и бесцеремонно сгреб Нику в охапку, действуя руками
предельно недвусмысленно, что никакого сопротивления не встречало. Попискивала,
правда, для порядка, и только, но, как только верзила уложил ее на диван и расстегнул
последние пуговицы, перестала дергаться и обхватила его за шею.
Вадим отпрянул от окна, зло сплюнул и выбрался со двора. В
голове шумело, злость на молодую женушку, столь легко пошедшую по рукам, была
уже какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка…
Он брел в густой тени возле самых заборов. Споткнулся обо
что-то непонятное и полетел на землю, вытянув руки. Рухнул на что-то огромное,
теплое, живое, послышался шумный выдох. Чуть не заорал от страха, отталкиваясь
ладонями от теплого, покрытого жестковатой шерстью бока. И успокоился,
сообразив, что упал прямиком на устроившуюся отдыхать корову. Она восприняла
происшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась. Посмеявшись над
собственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.
В избушке продолжалось веселье. Томка вновь забралась в
спальник, к ней пытался присоседиться Худой, но получал по рукам и обиженно
пыхтел. Славик с Мухомором, устроившись на краешке нар, взахлеб делились
какими-то неизвестными Вадиму, а потому лично для него ничуть не смешными
воспоминаниями.
Мухомор тут же сунул ему кружку:
– Вмажь «Стервецкой». Ты где пропадал?
– Да так… – удрученно вздохнул Вадим, держа кружку с рыжей
жидкостью так, чтобы ненароком не нюхнуть. Собрался внутренне и осушил до
донышка, передернулся, борясь с тошнотой, торопливо сцапал протянутый Славиком
плавленый сырок, прожевал.
– Что смурной? Пашка, поди, твою ляльку фантазирует?
– Иди ты…
– Пабло у нас таковский. А бабы – суки известные, им позарез
необходимо к самому обстоятельному приклеиться… Плюнь. Иди вон к Томке, она тут
на тебя глаз положила…
– Ва-адик! – позвала Томка. – Освободи ты меня от
этого аспида, спасу нет!
Теперь Вадим рассмотрел ее как следует – девица, конечно,
вульгарная до предела, но, в общем, симпатичненькая и на потасканную не
особенно похожа. Худой без особых протестов отодвинулся, давая ему место.
– Валяй, – фыркнул он. – Только ты у нас эту
пашенку не пахал… Остальные давненько побратались, еще с прошлого сезона, даже
Пабло отметился…
– Давай-давай, – поддержал Мухомор. – Тут, в
глуши, никаких спидов не водится, про них и не слыхивали… Вмажь еще для
бодрости, а мы отвернемся…
Вадим глотнул из кружки, отставил ее не глядя, и она звонко
кувыркнулась с нар. Покопавшись в себе, не нашел никаких особенных моральных
преград: если уж сливаться с новой жизнью, то без ненужного чистоплюйства. Да и
воспоминания о том, что сейчас происходит в Пашиной штаб-квартире на
старомодном диване, придавали решимости и злости. Думала, стерва, я стану
печально изливать тоску под звездами, воя на луну? А вот те шиш, как пишет
классик!
Он неуклюже – раньше этого делать не приходилось – залез в
спальный мешок, тесный сам по себе, а из-за присутствия Томки и вовсе
напоминавший автобус в час пик. Они оказались лицом к лицу. Вадим подумал, что
девочка не столь уж и плоха. Оказавшиеся под ладонями тугие округлости на
пуританский лад как-то и не настраивали.
– Ну, чего лежишь? – фыркнула она ему в ухо, проворно
действуя опытными ручками пониже талии.
За спиной позвякивали кружки – на них, в общем, уже и не
обращали внимания. Вадим неуклюже стянул с себя штаны в тесноте спальника – а
на Томке, кроме легкой блузочки, ничего и не оказалось, так что особо возиться
и не пришлось. Они слились в одно так ловко и незатейливо, что Вадим ощутил
нешуточный прилив сил – и понеслось под хмельные разговоры, звучавшие в метре
от них. Первое время зрители еще цинично подбадривали и ржали, но вскоре
отправились куда-то в ночную тьму.
Т а к а я жизнь и в самом деле начинала
нравиться.
Глава 3
Будни
Он бежал трусцой, обеими руками держа перед собой электрод –
примерно полуметровый медный прут толщиной в мизинец, с удобной треугольной
ручкой. Обмотанный вокруг электрода черный провод на взгляд постороннего
неизвестно где и кончался, уходя за пределы видимости, но Вадим-то прекрасно
знал, что провод шустро сматывается с катушки, оставшейся метрах в шестистах
отсюда, за лесочком.