Берег варваров - читать онлайн книгу. Автор: Норман Мейлер cтр.№ 62

— Вы просто сентиментальный идиот, — сообщил я ему.

Маклеод закурил и заявил в ответ:

— А вы видите только то, что лежит на поверхности. Да, конечно, я не сомневаюсь в том, что у Гиневры нашлось в мой адрес несколько «теплых» слов.

— Я бы сказал, больше чем несколько.

Маклеод лишь пожал плечами:

— Ловетт, ваше воображение недостаточно развито для того, чтобы понять, как такие разные люди, как мы с Гиневрой, могли хотя бы какое-то время прожить вместе. Это все потому, что для вас любовь — чисто духовная субстанция.

— Тоже мне объяснение. Да я таких сам с десяток сочиню.

Маклеод рассмеялся и пустился в рассуждения:

— Любовь гораздо легче понять, если подходить к ней с позиций разума, а не чувств. На самом деле любовь не что иное, как костыль, подпорка в жизни. А ни одному из нас костыли пока не нужны. Возьмите смесь страсти, взаимного влечения, уважения, некоторого количества эгоизма и хорошенько перемешайте. Полученную субстанцию можно разливать в любую форму — по вкусу. В результате вы получаете тот самый костыль, причем костыль, идеально подходящий для вас. С такой подпоркой легче как отступать, так и идти вперед, глядя в небо, в космос.

— Но ведь такой опорой в жизни другому человеку может стать далеко не каждый. Не все люди подходят друг другу, — попытался возразить я.

— На данном этапе вы правы. Бытие не только определяет, но и коробит сознание. Все свелось к тому, что мы можем уживаться лишь с очень похожими людьми либо с теми, кто подходит нам по принципу притяжения противоположностей. Но в идеале два любых взятых наугад человека могут обнаружить в себе нежность и тягу друг к другу. Это же примитивное, практически первобытное чувство, которое человечество задавило в себе нормами морали. Любовь не обретет свободу, пока во всем мире не восторжествует социализм. Вот оно, чисто человеческое понимание социализма — возможность устанавливать отношения с кем угодно, невзирая там на всякие примочки и припарки в виде брака, семьи и таких абстрактных духовных понятий, как любовь и Бог. — Последние слова он произнес с такой кривой миной, словно ему пришлось глотнуть уксуса. — И между прочим, именно там, где установилась советская власть, восторжествовала и эта свобода отношений между людьми.

Маклеод посмотрел на часы и обратился ко мне уже вполне будничным тоном:

— Ну а теперь, я надеюсь, вы меня простите, но я буду вынужден попросить вас уйти. Да, кстати, вы окажете мне большую услугу, если отведете Монину вниз, к маме.

— Вообще-то, в мои намерения входило остаться здесь, — заявил я.

Во взгляде Маклеода я не заметил ни тени иронии.

— Вы что, серьезно? — уточнил он.

Я кивнул.

Маклеод повернулся к Монине и негромко сказал:

— Девочка моя, тебе пора домой, вниз.

Малышка отрицательно покачала головой.

— Монина, ты идешь домой, — строго повторил Маклеод.

Монина было дернулась, чтобы упасть на пол, закатить истерику или каким-то другим способом выразить свое недовольство, но вдруг, к моему удивлению, согласилась с принятым отцом решением.

— Папа, поиграешь со мной потом? — спросила она.

— Я тебя подкупать не собираюсь, — сказал дочери Маклеод, — мы с тобой поиграем, когда нам обоим этого захочется, договорились?

К еще большему моему изумлению, Монина и на этот раз повиновалась ему. Маклеод закрыл за дочерью дверь, кивком головы предложил мне сесть на стул, а сам сел на угол стола. Таким образом, он теперь смотрел на меня сверху вниз.

— С чего вы взяли, что вам хочется присутствовать при том, что здесь будет происходить? — потребовал он от меня отчета.

— Может быть, мне просто любопытно.

— На любопытство я не куплюсь, сколь бы дешево его мне ни предлагали.

— Разумеется, есть и другие причины.

— Вы думаете, что сможете быть мне полезны? — со смехом произнес Маклеод. — Холлингсворт хочет, чтобы я занялся его политическим образованием — ему это очень любопытно, а судя по нашей с вами беседе там, на мосту… Похоже, вы не из тех, кто разделяет мои взгляды или хотя бы сочувствует им.

— По правде говоря… Я и сам не знаю почему, — пожал я плечами, — но мне кажется, что в тот вечер вы явили себя не то чтобы не в лучшем свете, но уж точно не таким, какой вы есть на самом деле.

Маклеод постучал пальцами по столу, явно взвешивая каждое сказанное мной слово.

— Как знать, как знать… — Помолчав, он, чуть стесняясь, добавил: —Тот факт, что я выпил, еще ничего не значит. — Затем он вновь посмотрел на меня в упор, и при этом на его лице застыло какое-то странное, незнакомое мне выражение.

— Значит, вы собираетесь остаться, невзирая на мои политические взгляды?

— Пожалуй, я отложу вынесение окончательного решения по этому вопросу.

Губы Маклеода искривились в подобии улыбки:

— Я про вас почти ничего не знаю… — Он провел пальцем по столу, словно желая выяснить, много ли пыли успело собраться на его поверхности. — Ловетт, мне кажется, вы не совсем понимаете, что здесь происходит.

— А я и не говорил, что понимаю, — заметил я.

— Если вы останетесь, то окажетесь впутанным в это дело.

— Я уже в курсе.

— Кроме того, оно может иметь для вас определенные последствия. — Маклеод произнес эту фразу совсем тихо, так что мне пришлось даже напрячь слух, чтобы понять, о чем он говорит. Признаюсь, прием сработал: как самими словами, так и интонацией ему удалось посеять в моей душе зерна страха.

— А может быть, я сам ищу для себя эти последствия, — пробормотал я, тщетно пытаясь взбодриться.

— Это вы-то?

— А почему бы и нет? — ответил я вопросом на вопрос. — Будут у меня неприятности или не будут, кто знает, в любом случае терять мне особо нечего. — Я с трудом верил в то, что сам произношу подобные слова.

Маклеод пожал плечами:

— Не знаю, что и сказать вам в ответ. Хотелось бы, конечно… Но… — А потом, словно обращаясь к самому себе, он негромко произнес: — В конце концов, всему есть предел. Человек не может вынести больше того, что ему отпущено.

В дверь негромко, вкрадчиво постучали.

— Что ж, а вот и он, — сказал Маклеод. Я вдруг заметил, что он был бледен как полотно. — Ладно, Ловетт, оставайтесь.

Повернув ключ в замочной скважине, он вернулся на середину комнаты. На пороге появился Холлингсворт. Впрочем, в следующую секунду он посторонился и пропустил вперед себя Ленни. Сам Холлингсворт был одет эффектно, и я бы даже сказал, франтовато: на нем был габардиновый костюм с вязаным галстуком и коричневые с белым спортивные туфли. Его светлые волосы были словно прилизаны, приклеены к голове при помощи какого-то специального масла. В общем, выглядел он так, словно только что вылез из душа. «Ну и жаркий же выдался денек», — сказал он, как всегда, любезнейшим тоном. Затем Холлингсворт оглядел комнату, обнаружил мое присутствие в помещении и, по всей видимости, чтобы скрыть удивление, перевел взгляд на собственный портфель, который был тотчас же водружен на стол. Холлингсворт дотянулся до стоявшего в углу комнаты дополнительного стула, придвинул его к столу и жестом указал Ленни место, где ей полагалось сидеть. Она, не глядя ни на меня, ни на Маклеода, прошла к стулу, села на него и положила руки на стол. Со стороны могло бы показаться, что в этот момент ее больше всего на свете занимают потрепанные и засаленные манжеты ее сиреневого пиджака.