— Это не дети.
— Дети. Во всех отношениях, кроме одного.
— Какого?
— Возраста. Все мои дети были пятидесятилетними подростками.
— А теперь умерли? Все?
— Мать и отец. Джесс. Гек. Он первый, после Бет. Она умерла при рождении. Марбет после этого так до конца и не оправилась. Роды были тяжелыми, очень тяжелыми, а потом Бет скончалась. Прожила всего дня четыре, но достаточно, чтобы Марбет и Проповедник ее полюбили. Печально.
— Да. Как у моих соседей, Саворских. Их ребенок недавно умер.
— Это не у того парня, из компании «Белл», который приезжал чинить телефон, когда я перерубил кабель?
— У того самого.
— Он показался мне славным малым.
— Хороший парень.
— Ты знала моих родителей? Марка и Эбби?
— Нет. Но слышала о них. Я думаю, все слышали: в ту пору Стратфорд был совсем маленьким городом. Каждый знал о других все.
— И что ты о них слышала?
— Что они много пили. Ссорились на людях. Даже не ссорились, а дрались. И порой полиции приходилось вмешиваться. А когда они умерли, их сын остался один. Вот только твоего имени я не слышала. В те времена. Извини, что я это говорю. Но дебоширы Куинланы были у всех на устах. Им постоянно перемывали косточки.
— Все нормально. Еще повезло — могло быть хуже, учитывая, что они сотворили со своими жизнями. Только Бог ведает, были ли они когда-нибудь счастливы. — Люк на мгновение задумался и продолжал: — Если вспомнить, удачных браков не так уж и много, верно?
— Мой был удачным. С Томом. А не с тем сукиным сыном, Стэном. С Томом — да.
— Мне казалось, вы не были в браке.
— Не были. Но лучшего замужества не представить.
— Ты его любила?
— Да. — Мерси помолчала. — Ты его помнишь? И всех его кошек?
— Конечно. Я заправлялся у него, когда начал водить машину. Его колонка стояла в южной части города, куда моих родителей никогда не заносило.
— А когда ты начал ездить?
— В тринадцать лет.
Мерси удивленно подняла брови:
— Но у тебя в те годы не могло быть машины.
— И не было. А зачем мне? Я катался на их машине. Родители дошли до такой кондиции, когда лучше сидеть дома, чем выходить на улицу.
— А как же магазины? Им же нужно было покупать продукты. Покупать выпивку.
— Нужно… И поэтому…
— Поэтому?..
— Поэтому я их возил. На стоянке перебирался на пассажирское сиденье, а они шли в магазин и дурили продавцов. «Зерс» назывался тогда «Лоблоз». Я составлял для матери список покупок, а она врала продавцам, будто почти слепа и ей требуется помощь…
— Ха!
— Да, да, — хмыкнул Люк и состроил гримасу. — «Пожалейте меня: я почти ничего не вижу. Помогите!» Конечно, как тут что увидишь, когда зенки зальешь. Цеплялась за прилавок руками, чтобы не упасть. Отец составлял свой список сам. Ковылял по рядам, возвращался с полной тележкой бутылок, и я перегружал их в багажник.
— А кто за все платил? Они же не работали.
— В итоге я. А до этого было отцовское наследство. Он получил дом и приличную сумму денег.
— Дом?
— Вот этот дом.
— Понятно. Но деньги? Ведь были и другие дети?
— Проповедник понимал, что другие заработают себе на жизнь. Так более или менее и случилось. А отец никогда бы себя не обеспечил. И Проповедник не хотел, чтобы тот умер в нищете.
— О таких вещах говорят: «подать богатому».
— Справедливо. Отец был богат тем, что, по его мнению, ничего не имел. Богат нуждой. Нужду он превратил в образ жизни, в оправдание бегства от мира. Никто никогда мне ничего не давал. Только материнскую любовь, крышу над головой и стол, как всем детям. Отцу этого было недостаточно. Он хотел большего. Он хотел убежища на всю жизнь.
— Как Джесс?
— Нет, у Джесса было иное оправдание — страх поражения. Отец обожал поражения. Они подкрепляли его статус достойного пьяницы.
Мерси посмотрела на деревья.
Листья трепетали на ветру. Сухие, но яркие. Зеленые.
— Как хорошо, что они у нас есть, — проговорила она и показала на деревья рукой. — Они по-своему рассказывают нам историю наших жизней.
— Да, — улыбнулся Люк. — Наверное, поэтому я — садовник.
Они допили пиво и вино и отправились в дом.
Ужин получился на славу. Еда была простой, но богато приправленной специями.
— А ты хороший повар, — заметила Мерси, нарезая сыр.
— Я прилично готовлю два-три блюда, — рассмеялся Люк, — фритату, креветки под чесночным соусом — все в этом роде. И жаркое из говядины. Но редко приходится готовить. Для себя почти никогда. Слишком усталым возвращаюсь домой. В основном питаюсь кемпбелловскими готовыми супами. Прекрасная вещь для одного. И еще ужинами «Крафта».
— А что это за фритата?
— Никогда не ела?
— Как-будто нет.
— Итальянский омлет. Заполняет всю сковороду. Можно положить лук, помидоры, зеленый и красный перец, немного грибов. И, конечно, яйца. Люблю фритату. И вообще плотно поесть. То, что надо в конце дня.
Они ели салат, сыр и молчали. Люк открыл две бутылки «Вальполичеллы».
— Раз ешь итальянское, значит, надо и пить итальянское.
Мерси уже успела изучить столовую: длинный, широкий стол, двенадцать стульев с гладкими, прямыми спинками, викторианские буфеты, зеркала, канделябры и люстра из красного стекла. И главная достопримечательность — украшенный узором из клевера, дубовых листьев и желудей семейный девиз, дошедший от Марбет и Проповедника: «Стань самим собой». Мерси слышала его историю.
— Люк, почему я здесь? — спросила она.
Он посмотрел на свою тарелку и положил руки по обе ее стороны.
— Потому что этот дом слишком велик для меня одного.
Мерси помолчала, отпила вина и закурила.
— А привидений недостаточно?
Он не поднял глаз и ответил едва слышно:
— Нет.
Она внимательно разглядывала его. Люк сидел и казался таким далеким: серые, седеющие волосы, хорошей формы уши, мускулистые плечи, руки с навсегда въевшейся грязью под обломанными ногтями, лоб, брови, скулы, губы. Опущенный к самой тарелке подбородок, веки с девичьими ресницами. Его полупустой стакан. Белоснежность рубашки. И тело под ней. Наклоненное вперед, но не ссутулившееся. Люк никогда не сутулился.
А он изящен, подумала Мерси. Редкое качество для мужчины, если он не выступает перед публикой — не актер, не танцор, не певец, не хоккеист и не звезда бейсбола…