Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джордж Элиот cтр.№ 140

– Как мне проявлять его? – воскликнул Лидгейт. – Просто каждый раз я делаю то, что приходится. Я, как Везалий [157] , бессилен в борьбе с глупцами и невеждами. Ведь не стану же я приноравливаться к дурацким домыслам, которые даже предугадать невозможно.

– Совершенно верно; я не это имел в виду. Я имел в виду всего две вещи. Во-первых, непременно постарайтесь как-то обособиться от Булстрода. Разумеется, вы можете по-прежнему продолжать вашу полезную деятельность, прибегая к его помощи, но не связывайте себя. Вам может показаться, что я предубежден, – не отрицаю, так оно и есть, – но предубеждение не всегда ошибка, оно возникает на основе впечатлений, так что его вполне можно назвать мнением.

– Булстрод для меня ничто, – небрежно сказал Лидгейт. – Нас связывает только больница. Сблизиться с ним очень тесно я не могу уже хотя бы потому, что не испытываю к нему особой приязни. Ну, а во-вторых? – спросил Лидгейт, который сидел в весьма непринужденной позе и, как видно, не очень нуждался в советах.

– А во-вторых – вот что. Будьте осторожны – experto credo – будьте осторожны в денежных делах. Вы как-то дали мне понять, что не одобряете моей привычки играть в карты на деньги. Вы правы, разумеется. Но постарайтесь и сами обойтись без долгов. Возможно, я преувеличиваю опасность, но все мы любим покрасоваться, выставляя себя в качестве дурного примера перед ближними.

Лидгейт выслушал намеки Фербратера очень благодушно, хотя вряд ли стал бы их терпеть от кого-нибудь другого. Ему невольно вспомнилось, что он недавно сделал несколько долгов, впрочем, избежать их, казалось, было невозможно, зато он собирался впредь жить очень скромно. Он задолжал за мебель, но теперь уже не нужно было обновлять обстановку; какое-то время не потребуется даже пополнять запас вина.

Лидгейт был полон бодрости – и не без оснований. Человек, стремящийся к достойной цели, не обращает внимания на мелкие дрязги, ибо помнит о великих деятелях, тоже прошедших тернистый путь, они всегда, как ангелы-хранители, незримо ему помогают. В тот же вечер, после беседы с мистером Фербратером, доктор, погрузившись в размышления, лежал дома на диване в своей излюбленной позе, вытянув длинные ноги, откинув голову и подсунув под затылок ладони, а Розамонда, сидя за фортепьяно, играла одну пьесу за другой, о которых ее супруг знал (как и положено сентиментальному слону) только, что под них хорошо думается, как под шум морского прибоя.

Нечто весьма привлекательное проглядывало сейчас в его облике. Казалось несомненным, что он осуществит все свои замыслы.

От его темных глаз, от губ, от лба веяло безмятежным спокойствием, свидетельствующим, что он погружен в тихое раздумье, что его ум не ищет, а созерцает, и созерцаемое отражалось в глазах.

Спустя немного времени Розамонда встала из-за фортепьяно и опустилась в кресло возле дивана, лицом к мужу.

– Достаточно с вас музыки, милорд? – спросила она с шутливым смирением, сложив руки перед грудью.

– Да, если ты устала, милая, – нежно ответил Лидгейт и обратил к ней взгляд, но не пошевелился. Присутствие Розамонды в эту минуту произвело не больше действия, чем вылитая в озеро ложечка воды, и женским инстинктом она сразу это угадала.

– Чем ты озабочен? – спросила она, наклоняясь к самому лицу мужа.

Он вынул руки из-под головы и нежно положил их ей на плечи.

– Думаю об одном замечательном человеке, жившем триста лет назад. Будучи примерно в моем возрасте, он открыл в анатомии новую эру.

– Не знаю, кто это, – сказала, покачав головой, Розамонда. – У миссис Лемон мы играли в отгадывание великих людей, но только не анатомов.

– Я скажу тебе кто. Его имя Везалий. Чтобы как следует изучить анатомию, ему пришлось похищать с кладбищ и с виселиц трупы.

– Ой! – сказала Розамонда с брезгливой гримаской. – Очень рада, что ты не Везалий. По-моему, он мог бы избрать менее кошмарный способ.

– Не мог, – ответил Лидгейт, увлекшись и не обращая большого внимания на жену. – Чтобы составить полный скелет, он выбрал единственный имевшийся в его распоряжении путь: выкрадывал глубокой ночью кости казненных на виселице преступников, зарывал их в землю и по частям переносил домой.

– Надеюсь, он не принадлежит к твоим любимым героям, – полуигриво, полувстревоженно сказала Розамонда. – А то ты еще повадишься по ночам на кладбище святого Петра. Помнишь, ты рассказывал, как все на тебя рассердились из-за миссис Гоби. У тебя и так уже достаточно врагов.

– У Везалия их тоже было много, Рози. Стоит ли удивляться, что мне завидуют ваши старозаветные лекари, если величайшие врачи негодовали на Везалия, так как верили Галену [158] , а Везалий доказал, что Гален заблуждался. Они называли его лжецом и мерзким отравителем. Но Везалий располагал данными о строении человека и разбил противников в пух и прах.

– А что с ним было потом? – спросила с некоторым интересом Розамонда.

– Ему пришлось бороться всю жизнь. Однажды его рассердили так сильно, что он сжег многие свои работы. Потом он попал в кораблекрушение на пути из Иерусалима в Падую, где ему предлагали должность профессора. Умер он в бедности.

Немного помедлив, Розамонда сказала:

– Знаешь, Тертий, я часто жалею, что ты занимаешься медициной.

– Полно, Рози, не надо так говорить, – сказал Лидгейт, привлекая ее к себе. – Это все равно как если бы ты сожалела, что не вышла за другого человека.

– Вовсе нет, ты такой умный, ты мог бы заниматься чем угодно. Все твои куоллингемские кузены считают, что, выбрав такую профессию, ты поставил себя ниже их.

– К черту куоллингемских кузенов! – презрительно ответил Лидгейт. – Говорить тебе такие вещи могут лишь наглецы вроде них.

– И все-таки, – сказала Розамонда, – мне твоя профессия не кажется приятной, милый мой. – Мы уже знаем, что Розамонда мягко, но упорно всегда стояла на своем.

– Это величайшая из всех профессий, Розамонда, – серьезно сказал Лидгейт. – И говорить, что, любя меня, ты не любишь во мне врача, все равно что утверждать, будто тебе нравится есть персики, но не нравится их вкус. Не говори так больше, дорогая, ты меня огорчаешь.

– Отлично, доктор Хмурый Лик, – сказала Рози, выставляя напоказ все свои ямочки. – Впредь я буду во всеуслышание объявлять, что обожаю скелеты, похитителей трупов, всякую гадость в аптечных пузырьках, буду подбивать тебя со всеми перессориться, а умрем мы в нищете.

– Нет, нет, нет, все вовсе не так скверно, – сказал Лидгейт и, смирившись, прекратил спор и приласкал жену.