— И все же не могу понять, почему до отвращения благородный Грэйд не отпустил тебя сразу, как увидел? — поинтересовалась Кассилия.
— Он действительно не оставил себе выбора, — еле слышно ответила ее величеству, — я была без сопровождения, в крепости Гнездо Орла не оказалось ни одной женщины, что могла бы стать защитой моей чести, и фактически…
— Ты провела ночь под одной крышей с мужчиной, — усмехнулась императрица. — Грэйд понял, что подобное не простят даже шестнадцатилетней монашке, и с присущим ему благородством решил жениться.
«Грэйд понял…» Да, его светлость все понял, не понимала я, продолжая наивно надеяться, что могу спровоцировать его на расторжение помолвки… Я так искренне в это верила, а герцог уже знал, что для меня нет пути назад. От осознания того, насколько глупо я выглядела, щеки опалило огнем.
— Жаль, на тот момент мерзавец не знал, что церковь сделала на тебя ставку, — усмешка. — А ведь Генри ты была не особо интересна, пока в ситуацию не вмешалась я.
Испуганно взглянув на ее величество, увидела, как медленно расплывается злорадная улыбка на искаженном лице Кассилии.
— Видишь ли, — продолжила она, — мой сын, плод любви белого и черного магов, совершенно лишен сил и потому, в отличие от Теодора, абсолютно и полностью подвластен моему влиянию. Мне же, пожалуй, единственной во всей империи, было известно, что произойдет, если грэйдовский выродок проникнется чувствами к монашке, и потому…
— Вы сделали все, чтобы матушка Иоланта вернула меня в столицу, — закончила я.
— Умненькая девочка, — похвалила императрица.
Прошла к шкафчику у дальней стены, медленно открыла створки, взяла графин с водой, стакан. Вода с тихим журчанием пролилась в хрустальную емкость. Следом, совершенно не скрываясь, императрица вылила туда несколько капель из извлеченного невесть откуда крохотного пузырька с темной жидкостью. Капли, словно патока, растворяясь, неспешно опустились на дно.
— Вы попытаетесь меня отравить? — спросила я, едва ее величество, закрыв шкафчик, вместе со стаканом направилась ко мне.
— Нет, что ты, — улыбнулась Кассилия, — мне вовсе не хочется иметь такого врага, как Грэйд, так что мы просто сведем тебя с ума, что спишется на излишнее воздействие церковников, собственно, и вину мерзавец возложит на них.
И стакан с ядом был водружен передо мной.
Глядя на то, как растворяются остатки отравы, я высказала предположение:
— Это потому, что я отныне слишком много знаю?
— Это потому, что ты не должна достаться Грэйду, — холодно отрезала императрица. И с ненавистью в каждом слове продолжила: — Я хочу, чтобы он страдал так, как страдаю я. Чтобы просыпался каждый день, ощущая боль потери в разодранном сердце. Чтобы проклял себя и весь мир, чтобы… Чирик!
Невзирая на то, что мне прекрасно было известно, по какой причине я слышу этот забавный звук, удержаться от реплики не сумела.
— Боюсь, поведение вашего величества никоим образом не может склонить меня к желанию приобщиться к столь сомнительному удовольствию, как дегустация яда. — Улыбка на моих губах появилась совершенно случайно.
Кассилия нахмурилась, соединила пальцы, напрягла их и глядя мне в глаза, повторила требовательное:
— Чирик!
— Интересно, — продолжая самым неподобающим образом для леди издевательски улыбаться, проговорила я, — а на его высочество принца Теодора ваши приказы действуют?
— Не все и только при определенных условиях, — прошипела императрица. — Во имя морского дьявола, что происходит?!
Не проявляя ни малейшего желания ответить на вопрос, я задала интересующий меня:
— А на леди Диану вы также оказывали влияние?
— Лишь один раз, когда девчонка увлеклась моим сыном настолько, что напрочь забыла о планах церкви на данный брак. Ко всему прочему, в благоразумии вам, монастырским воспитанницам, не откажешь, и в один далеко не прекрасный день Диана осознала, что положение супруги лишенного права наследования принца сулит гораздо меньше выгод, чем возможность стать императрицей, — достаточно подробно объяснила Кассилия и потребовала: — Ваша очередь быть откровенной, леди Грэйд.
Совершенно нарушая правила этикета, я пожала плечами и, пользуясь тем, что статуэтка Девы Эсмеры, отличающая правду от лжи, более в помещении не присутствовала, наглейшим образом солгала:
— Сестры переусердствовали с оказанием влияния на мой разум.
Чуть нахмурившись, ее величество переспросила:
— И теперь вы сумасшедшая?!
Вспомнив о том, как обрадовало меня появление лорда Грэйда и напрочь перестала пугать перспектива быть супругой черного мага, я беззаботно ответила:
— Да.
Ответ вызвал некоторое замешательство у ее величества, но затем императрица вернулась к уже принятому решению;
— Ты все равно это выпьешь, меня вовсе не радует, что Тео может узнать обо всем.
И чего мы обе никак не ожидали, так это раздавшегося в наступившей тишине:
— Маменька, а вы действительно полагаете, что я ничего не знал?!
Ее величество вмиг стала мертвенно-бледной, мне же осталось лишь улыбнуться, глядя, как истаивает ранее казавшаяся реальной дверь, обнаруживая стоявшего на террасе его высочество. И взгляд Теодора был направлен вовсе не на меня, принц пристально смотрел на мать. Ей же и сказал:
— Твой белый маг всегда отличался излишней болтливостью, так что о том, чьим сыном является Генрих, мне известно еще с тех пор, как Леонас трое суток убивал моего друга. А вот об особенности проклятия лич все разболтал леди оттон Грэйд в момент нападения на нее. Трепло. А тебя я считал умнее.
Кассилия медленно повернула голову, обреченно посмотрела на сына и задала единственный вопрос:
— Грэйд тоже знает?
Принц усмехнулся и ответил:
— Дэс сам оказался в ситуации, когда его влюбленность использовали весьма подло, и он последний, кто осудил бы тебя.
Мой вывод из услышанного касался осознания того, насколько все же прямолинейны черные маги, императрица поняла совершенно иное и дрожащим голосом повторила слова Теодора:
— Сам оказался в ситуации, когда его влюбленность использовали весьма подло?! Леонас использовал меня?
Его высочество продолжал спокойно смотреть на мать. Кассилия же побледнела, ее руки мелко задрожали, глаза широко распахнулись, а из горла вырвался сдавленный стон.
— Мне жаль, — тихо произнес Теодор.
И из спины императрицы словно выдернули тот стержень, что позволял ей сохранять королевскую стать и величие, Кассилия сгорбилась, вмиг постарев на добрых два десятка лет, и, опустив голову, невидящим взором уставилась в поверхность каменного стола.
Но не проявляя и капли жалости, о которой упомянул сам, Теодор продолжил: