Сага о Великой Степи - читать онлайн книгу. Автор: Мурад Аджи cтр.№ 56

Ведь голова хранилась в Петербурге как экспонат музея. Выставленную напоказ, ее назвали «трофей Кавказской войны»… После бумажной волокиты чиновники от культуры перевели голову Хаджи-Мурата из музейного фонда в разряд госимущества (!), открылась возможность выкупа бывшего музейного экспоната.

О том экспонате Толстой писал: «Это была голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все раны головы, в складе посиневших губ было детское, доброе выражение».

Таким и остался Кавказ – с детским, добрым выражением в складе посиневших губ. Порой он не выдерживает своих бед и бесправия, взрывается, отвечая злом на зло. А что осталось тем, у кого отняли прошлое? Сделали «лицами кавказской национальности»? И ничего не дали взамен?

К могиле Льва Николаевича я шел как к важной точке своего жизненного пути – великий писатель сказал о моей Родине то, что не сказали другие. Я хотел поблагодарить его за правду, познанную умом и сердцем. И за то, что меня назвали Мурад, в память о колючем «татарнике», который увидел Толстой среди распаханного поля.

Отец говорил, таково было желание прадеда, он умер в 1929 году, за пятнадцать лет до моего рождения.

Ясная Поляна – Москва, 2008 г.

Если у радуги отнять гамму ее цветов, мир станет убогим и скучным. Без зари, без синего неба. Две краски зальют планету – черная и белая. Серым сделают они все вокруг. Неестественным… Увы, так бывало в жизни. И не раз.

Л. Ф. Лагорио. Кавказский вид. 1889 г.

Серость, сотворенную злым умыслом неких людей, вижу я в мировой истории, где главенствуют две точки зрения – западная и восточная. Те самые зловещие краски правят бал, оттого уважительно относиться к иным историческим постулатам просто не могу. А как прикажете судить о Средневековье, если даже именитые авторы не видят радуги на средневековом небе?

Откройте книги по истории Европы – там не упомянут Дешт-и-Кипчак, самая могущественная страна раннего Средневековья. Страна, простиравшаяся от Байкала до Атлантики, ей платили дань Римская империя и «весь остальной мир». Она была не Диким Полем, не сборищем кочевников. Державой!

Где она в Истории? Не заметили. Правда, порой пишут о регионах Дешт-и-Кипчака – о каганатах, выдавая их за самостоятельные государства… Но если так же «забыть» Германию и Францию, узнаешь ли что о современной Европе? Не узнаешь.

А как узнать?.. Я подходил к тайнам «тюркского мира» издалека, познав боль других народов, которых постигла та же судьба забвения. Эвенки, чукчи, камчадалы – их жизнь надо было обязательно увидеть, чтобы с сердца сошла накипь и оно ожило. Чужая боль сделалась своею.

Потом настал черед Кавказа, которого я тогда толком не знал. По заданию редакции журнала «Вокруг света» поехал на юг советского Азербайджана, к талышам, еще одному «народу-призраку», и написал очерк «Скажи свое имя, талыш». Это было честное письмо, вызвавшее переполох в Москве. Еще бы, впервые за пятьдесят лет, вопреки партийным указам названо имя «народа-призрака». Но и этот очерк еще не разбудил во мне тюрколога. Оковы советизма пали в моем сознании после поездки к лезгинам… Там, в горах, я постепенно становился вольным тюрком, который готовился задать себе главный вопрос: «Кто есть я? Что есть мои корни?»

Шел 1990 год – год моего прозрения, сердце очищалось от коросты, когда писал очерк «Лезги из Тагирджала», где доверил бумаге чужую боль, ставшую своею. Двадцать лет минуло, а как будто это было вчера. Теперь понимаю, как же мало тогда знал. Больше чувствовал. Но не откажусь ни от одного слова, ни от одной буквы в тех, еще «зеленых» очерках, которые вывели меня к истокам моего народа – на новую дорогу.

Даю эти очерки с сокращениями.

Январь здесь не пушистый и не белый. Декабрь и февраль – тоже. Снег в Ленкорани всегда редкость, выпадет и тут же растает. Вечнозеленые сухие субтропики, рай земной на берегу Каспийского моря, почти около границы с Ираном.

Ленкорань в старину звалась столицей Талышского ханства, сколько лет назад, вряд ли кто знает. О ней упоминал Геродот. И до Геродота стояла она. Менялась архитектура, рушились крепостные стены, возводились новые, отступало и наступало море, приходили и уходили враги, а Ленкорань все стояла. И сейчас стоит она, сохранив старинный маяк, ханский дворец, добавив панельные коробки и немного чего-то современного, железобетонного. Однако не самобытный город привел меня в Азербайджан – Всесоюзная перепись населения 1989 года.

Из Баку до Ленкорани самолет летит минут тридцать-сорок, поезд идет лишь ночь, я добирался четверо суток. Нет, транспорт был ни при чем… До поездки в Азербайджан я понимал перепись как свободный сбор данных о населении, где каждый волен в ответах. Теперь не знаю – волен ли?

Трудное время переживал этой зимой Баку, у всех на устах одно только слово – Карабах. Оно резало, жгло, не давало спокойно жить и работать. Военное положение, комендантский час, танки, патрули на перекрестках… А перепись шла. Трудно, но шла.

День, другой наблюдал я четко организованную работу бакинских счетчиков и инструкторов. Ездил по переписным участкам, видел, как нелегко шла перепись. Ведь были люди, которые после сумгаитской трагедии никого не пускали в дом, и ни уговоры, ни милиция не помогали. Перепись – одна из форм проявления свободы, и с этим приходилось считаться.

Были счетчики, которые в последний момент отказались помогать – боялись ходить по чужим домам. Все было. Хорошее и плохое всегда рядом. Порой гостеприимство и хлебосольство бакинцев перерастали в проблему времени. Стол с чаем становился едва ли не обязательным атрибутом переписи. А это в конечном счете те самые минуты и часы, которых счетчику отпущено мало…

И до чего же интернационален Баку, этот огромный город на перекрестке Востока и Запада! Здесь и русские теперь не такие, их речь стала своеобразной – распевно-вопросительной. Нигде в России так не говорят. У бакинцев, выходцев из воронежских, смоленских, пермских краев, другим стал не только русский язык, но и сам стиль жизни – неторопливый, размеренный.

Тут даже панельным домам-коробкам придан свой, «бакинский» колорит. Может быть, виноградные лозы (до третьего-четвертого этажа) придали им своеобразие? Или скромный железобетонный орнамент? Или сами люди? Не знаю. Но город греет душу своей самобытностью.

Люди здесь живут, общаясь, перенимая друг у друга понравившиеся черты… В знакомстве с городом прошел день.

И еще два. Я пока только по Баку езжу. Визит туда, визит сюда, а срок командировки и переписи истекает. В Ленкорань выехать непросто. Билет не купишь. Нужны особые разрешения. Приграничная зона. Наконец купил-таки билет на ночной поезд и выехал.