Но капитан ошибался. И то, что он не верил в Бога, не означало, что Бога нет. Это как со светом. Ведь если крот не видит солнца, то оно от этого светить не перестанет. Позже тринадцатый капитан это понял, но в ту ночь он был слеп, как крот, хотя и думал, что обладает отличным зрением.
А понял он это, когда три года спустя у мыса Горн корабль попал в такой шторм, что заклинило рулевую систему и их понесло на скалы. Капитан стоял на мостике и чувствовал себя не опытным мореплавателем, а маленьким жучком, который лежит на спине и, беспомощно дрыгая ножками, ждёт, когда его склюёт воробей.
Впервые в жизни капитан не знал, что делать, а уж остальные тем более. А тут ещё и рация отказала, так что и с Главным морским управлением не посоветуешься. От ощущения своего бессилия капитанский ум зашёл за разум, и оба наотрез отказались соображать. Сдали вахту, короче. Но, к счастью, на вахте осталось сердце. Оно-то и подсказало, что надо делать. Послушавшись сердца, капитан тихонько прошептал:
– Господи, помоги!
Других молитв он не знал, поэтому, запинаясь, начал говорить с Богом своими словами, но с каждым словом голос креп, а страх и растерянность отступали.
– Господи, прости меня, что я не верил Тебе и думал, что я самый хороший и что я всегда выпутаюсь из любой передряги. И сегодня Ты показал, чего я на самом деле стóю. Помоги, Господи! Не за себя прошу, а за экипаж и пассажиров. И за корабль прошу! Не дай им погибнуть! А если надо, я готов утонуть за всех…
Долго капитан говорил с Богом, а потому и не заметил, что ветер чуть-чуть изменился и корабль понесло мимо скал. А когда скалы оказались позади, вахтенный помощник доложил, что рули опять работают, а рация говорит. Другой бы на месте капитана весело рассмеялся и сразу забыл бы свою минутную слабость.
Но капитан не рассмеялся, а заплакал, как маленький мальчик, и не забыл никогда…
Как не забыл и песню, которую услышал сквозь яростное клокотание волн у подножья тех страшных скал:
Волна волнения полна —
Чем выше, тем сильней
Страстями пенится она,
Но нет смиренья в ней.
Она взаимности не ждёт:
Полна своей любви,
Волна влюблённая несёт
На скалы корабли.
И только Божия любовь,
Что выше гордых скал,
Всех защитит от бурных волн,
Кто щит её искал.
…Только этот шторм случился много позже. А сегодняшняя ночь была так хороша, что наша троица покинула трюм и расположилась на палубе за большой шлюпкой. Вверху сияли звёзды, которым совершенно не мешала молодая луна. Внизу шуршали волны и тёрлись шершавыми щеками о корпус корабля. Лёгкий ветерок благоухал и навевал приятные воспоминания.
– Лежу однажды на диване, – начал мурлыкать Максюта, – и вдруг слышу…
– Кис-кис-кис! – перебил Максюту вкрадчивый шёпот.
Бурундук осторожно выглянул из-за шлюпки и увидел капитана, который шёл по палубе с вытянутой вперёд рукой. В руке он держал кусок сыра, а вторую руку зачем-то прятал за спиной.
– Кис-кис-кис! – призывно пел капитан, размахивая сыром.
Учуяв любимый запах, Полундра облизнулась и сказала:
– Максюта, гляди, к нам сыр идёт. Так почему бы не отужинать?
Когда речь шла об ужине, Максюту два раза просить не приходилось. Он и сам был не против сыра под звёздами. Поэтому кот выскочил из укрытия и на пятой велосипедной скорости бросился к тринадцатому капитану. Но вместо угощения был грубо схвачен за шкирку и молниеносно засунут в старый мешок из-под гречневой каши.
– Ого! – удивлённо клацнула зубами Полундра. – Куда это он его?
А вот Бурун Борисович всё понял сразу. Он вообще был сообразительным, потому что без соображения в тайге долго не проживёшь.
– Капитан кота не любит, – быстро начал соображать Рундук. – Максюта сам говорил. А терпел он его из-за тебя. Потому что тебя он не любит ещё больше. Ты сама говорила. Но ты давно не показывалась на глаза. Значит, он подумал, что тебя нет. А раз тебя нет, то и кот не нужен… Значит, надо…
– …соображать быстрее! – не выдержала Полундра. – Он его к борту тащит!
– Значит, надо показаться на глаза, – невозмутимо закончил мысль бурундук.
– Сейчас покажусь, – злобно прошипела крыса и как торпеда бросилась под ноги капитану.
От неожиданности тот выронил мешок, откуда тут же выпрыгнул Максюта и в один миг разукрасил своего обидчика до неузнаваемости. Увидев, что дело сделано, Полундра бросилась наутёк, не забыв прихватить сыр, а за ней рванул перепуганный Максюта.
Исцарапанный же капитан неожиданно прозрел, то есть у него наладилось правильное зрение и он сразу увидел всё с правильного боку. А с правильного боку выходило, что при наличии живой крысы списывать Максюту рановато.
Тем более вон как резво он за ней погнался!
Глава 18
Крысиный волк
– Хорошо тебе! – как-то принеся очередную порцию сыра, муркнул Максюта Полундре.
– Чем же это мне хорошо? – подозрительно обнюхивая сыр, спросила крыса.
А подозрительно она его обнюхивала, потому что решила, что сыр отравлен. Он ужасно вонял и был покрыт какой-то влажной корочкой, из-под которой проглядывала голубоватая плесень. Но несмотря на свой потасканный вид, этот сыр был очень иностранным и очень дорогим. Потому что его чуть ли не тысячу лет назад изобрёл один французский пастушок из горной деревеньки Рокфор.
Как-то этот пастушок взял с собой на горное пастбище кусок чёрного хлеба с овечьим сыром, который он добывал из молока овец, которых пас. Но пасти овец – занятие не то чтобы скучное, но несколько тихое. Ведь с овцами сильно не покричишь. А пареньку очень хотелось с кем-нибудь покричать, даже больше, чем чего-нибудь съесть. Поэтому неудивительно, что когда среди овец пастушок увидел незнакомую, но очень красивую девушку, которая, чтобы срезать путь, шла сквозь лохматое стадо, он начисто забыл про бутерброд и пошёл за ней, чтобы вдоволь покричать.
А когда накричался и примерно через месяц вернулся, то увидел, что с овцами ничего не случилось, благо травы было вдоволь, а вот бутерброд, оставленный в известковой пещере прямо на земле, сильно испортился. Из-за чёрного хлеба, набравшего в пещере влаги, сыр заплесневел и стал голубым.