Загадки Петербурга II. Город трех революций - читать онлайн книгу. Автор: Елена Игнатова cтр.№ 33

Хотя дикости хватало с избытком — нравы немыслимо упростились; по свидетельству Князева, «в пруду у Летнего сада сперва купались мальчишки, потом стали купаться матросы, красноармейцы, рабочие. Тут же на глазах всех гуляющих раздеваются на бережку и барахтаются в воде… Ну чем не идиллия!» Семенов-Тян-Шанский вспоминал другую идиллическую сцену: «Я как-то в жару при безоблачном небе посреди бела дня был свидетелем такого случая на углу Сенатской площади и набережной Невы. Из Невы вышел при публике совершенно голый взрослый человек без трусов и направился в подворотню или одну из дверей сенатского здания. Очевидно, этот гражданин, купаясь в Неве, опасался, как бы у него не украли одежды, а потому, ради ее сохранности, попросту оставил ее дома на квартире». Действительно, вполне легко могли спереть одежонку. А то, что гражданин разгуливал нагишом в столь прославленном месте, тоже понятно — запах там был самый «идиллический». В июле 24-го года корреспондент «Красной газеты» писал о невыносимом смраде возле Медного всадника: «На набережной Невы, на оставшемся от временного деревянного моста устое приспособлена выгрузка нечистот из бочек ассенизационного обоза в металлические барки… Необходимо организовать вывоз нечистот, не прибегая к такому безобразию, как разгрузка содержимого выгребных ям среди дня на Сенатской площади».

Для охраны исторических памятников петроградские ученые и деятели культуры объединились в общество «Старый Петербург»; по их инициативе отдел коммунального хозяйства Петроградского совета (Откомхоз) занялся восстановлением сломанных и разобранных оград вдоль рек и каналов. Но разве за всем углядишь! «Красная газета» постоянно сообщала о случаях вандализма в городе и окрестностях. Весной 1923 года ее корреспондент писал: «Следует обратить внимание комиссии по „охране“ памятников на ужасное состояние, в котором находится „Медный всадник“… — буквы сбиты, конь Всадника и нижние части фигуры поцарапаны. Пишущему эти строки пришлось разогнать целую ватагу лиц, вооружившихся ломом и собиравшихся делать какие-то эксперименты с бронзовой змеей под копытами лошади монумента».

Еще хуже обстояли дела в прославленных пригородных дворцах и парках Царского Села, Павловска, Гатчины, Ораниенбаума: «Детское Село… Каждый памятник носит на себе следы своеобразного обывательского внимания. Большинство фигур в парке — с отбитыми носами, пальцами, грудями. С мостов сброшены вниз мраморные перила, стекла выбиты всюду. В парке беседка — за нею вбита в землю мраморная плита с надписью, прочесть которую невозможно, так как плита превращена в уборную. „Уборные“ — в мечети, беседках, на террасах, в фонтанах, в китайских домиках… В ужасном состоянии находится статуя Геркулеса в Александровском саду. Весь торс статуи покрыт красными пятнами от кирпичей, которые бросают мальчишки, старающиеся уничтожить это произведение искусства». В марте 1924 года газета сообщила, что «в парке гор. Слуцка (б. Павловск) похищены статуи оленей, стоявших около Розового павильона. Статуи, по-видимому, увезены местными крестьянами». Тяга местных крестьян к прекрасному не знала преград, в деревенских сараях со временем отыщутся не только скульптуры, но и парадные кареты, и детская коляска Александра II, и еще много чего по мелочи.

В 1926 году специальная комиссия, в которую вошли представители администрации и ученые Петрограда, ходатайствовала о реставрации Медного всадника: «Скат скалы, превращенный детьми в каток, отполированный, блестит, у змеи выломано жало, а хвост ее стерт и сверкает, как хорошо начищенная кастрюля. Туристы оставили воспоминания о себе в виде инициалов и надписей на животе коня. С уходом комиссии „вредители“ из местных шкетов снова густо облепили памятник». По предложению комиссии вокруг Медного всадника восстановили убранную ограду. А вот бронзовую ограду вокруг Александровской колонны пришлось снять, потому что ее разломали тогдашние «охотники за цветными металлами»: к 1926 году в ограде не хватало 30 прутьев, 172 бронзовых орлов и 112 бронзовых пик — все это попадало к скупщикам, а потом, скорее всего, в переплавку. Но стоит ли пенять на вандализм граждан, когда сами власти действовали в том же духе? После революции в городе были убраны и отправлены в переплавку памятники Петру I «Царь-плотник» и «Царь, спасающий утопающих рыбаков», монумент великого князя Николая Николаевича, бюсты императоров Александра I и Александра II. В 30-х годах этот перечень пополнился еще рядом памятников.

В начале 20-х годов многих граждан охватил азарт кладоискательства, и первыми в этом деле стали городские власти. Борис Лосский, сын профессора Петербургского университета, философа Н. О. Лосского, вспоминал, как в 1922 году «пошли систематические поиски драгоценных металлов и камней в царских и других богатых могилах. Об их результатах общественность осведомлена не была, что способствовало рождению самых разнообразных и нелепых легенд. Гробница Александра I оказалась (как действительно известно) пустой. Что же до Петра Великого, то его грозный лик настолько устрашил комиссаров, которые собрались было отколоть от его камзола рубиновый или янтарный аграф, что они бросились в бегство». В городе помнили о вскрытии гробниц в Петропавловском соборе, хотя позднее власти категорически отрицали этот факт кощунства. Знаменитый астроном и многолетний узник ГУЛАГа Н. А. Козырев рассказывал, что встретил в концлагере одного из участников этой акции, который подтвердил, что гроб Александра I оказался пустым.

Но в царских могилах сокровищ не сыщешь, это не гробницы фараонов. Куда перспективнее было обследование сейфов в квартирах, которые до революции занимали петербургские богачи; губфинотдел методично обследовал такие квартиры, и газеты сообщали о находках, например: «Вскрыт большой несгораемый шкаф в доме, принадлежавшем ранее княгине Вандбольской. В шкафу найдены золотые и серебряные вещи, часы, браслеты, цепочки, переписка и документы Вандбольской». Кому нужны документы этой княгини, когда ее и след простыл? Но сотрудники губфинотдела терпеливо искали и находили — здесь браслетки, там камешки, улов невеликий, но все-таки… Бывали у них и разочарования: «При вскрытии одного из несгораемых шкафов представители Губфинотдела нашли бархатный бювар художественной работы. В бюваре заключена грамота о поднесении б. обер-прокурору Синода Победоносцеву городским управлением города Сарапуля звания почетного гражданина города». Тьфу на этот бювар! Газетные сообщения о тайниках и спрятанных ценностях волновали умы граждан, и, вселяясь в барские квартиры, они простукивали стены и вскрывали полы в поисках клада. В ноябре 1923 года журналист Э. Гард писал: «После обнаружения ценностей, запрятанных бежавшей буржуазией, — в доме Сумарокова, на Песочной, на Фонтанке — мания кладоискательства завладела обывателем. Перерыли едва ли не все питерские руины. — На Коломенской, говорят, нашли клад: золотые монеты екатерининских времен. — Я слышал, говорили, пачку „керенок“… О кладе на Коломенской говорят последние дни. На рынке, в трамвае, в кинематографе, даже на „панельной бирже“. Едемте же на Коломенскую! Разоренный дом на углу Коломенской и Свечного. Развалины: зияющие дыры окон, заваленные дыры бывших дверей, мусор, кирпичи, зловоние. Около руин бродят унылые фигуры с видом потерявших что-то людей. Это — кладоискатели». Это бедные, замороченные граждане — герои Михаила Зощенко.

Куда удачливее были мальчишки — они, обследуя заброшенные здания, набережные, памятники, чувствовали себя первооткрывателями таинственного мира. Для детей, родившихся ко времени революции, прежняя жизнь Петербурга была чем-то вроде погибшей цивилизации, и на их глазах остатки этой цивилизации уходили в небытие: разрушались недостроенные здания, старьевщики за бесценок скупали фраки, цилиндры, корсеты, женские шляпы с огромными полями. Семья ленинградца П. П. Бондаренко приехала в город в 1922 году, когда ему было семь лет, и поселилась в доме на Большой Морской улице. Рядом с этим домом было недостроенное здание банка, который начали возводить в 1915 году, да не закончили из-за войны и революции: «Возвели наружные стены, стены между залами и помещениями. Все делалось добротно: из кирпича и бетона… Так и стояла перед нашими окнами эта заброшенная громадина. Но какое раздолье для восьми-девятилетних исследователей-путешественников! Залезаем внутрь, бродим по бесчисленным помещениям первого этажа и подвалам. Своды эхом отражают топот ботинок». По лестницам без перил мальчишки поднимались под самые своды, выбирались наружу, и весь город был перед ними как на ладони, а во время наводнения 1924 года вода залила первый этаж здания и там можно было плавать на плоту. «Проплывая по бесчисленным сводчатым помещениям, я чувствовал себя настоящим путешественником. В то время я прочитал „Потонувший лес“ Майн Рида, его герои как раз пробирались по лесным зарослям на лодках», — вспоминал Бондаренко. Заброшенная стройка простояла больше десяти лет, прежде чем в 1928 году началась реконструкция здания (ныне Текстильный институт), рабочие обтесывали гранитные глыбы, вручную носили наверх кирпичи, никакой техники не было, а на заброшенных стройках истлевали «доисторические» подъемные краны. Мальчишки бегали на Неву смотреть на полузатопленный у набережной Лейтенанта Шмидта пароход. «Часть его конструкций — труба и еще какие-то большие куски железа — свалена прямо на мостовую… Особенно, конечно, впечатлял вид махины, торчавшей из воды. Мы знали, что в советское время пароход назвали „Народовольцем“ и что лежит он здесь с 1919 года. Пролежал он так до 1926 года», — писал П. П. Бондаренко. Заброшенные громадины, затонувшие махины — остатки исчезнувшего загадочного мира, так же, как автомобильное кладбище в Почтамтском переулке, где догнивали невиданные старинные автомобили. «Кожаные сиденья, колеса с деревянными спицами и спицами типа велосипедных, латунные ацетиленовые фонари… груши-клаксоны. Глаза разбегались. И по всему этому можно было спокойно полазить». Можно было обследовать изнутри Ростральные колонны, на которых на памяти тех мальчишек никогда не зажигался огонь.