Источник солнца - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Качалкина cтр.№ 37

Кстати Валины рыжие бакенбарды нужно очень полюбить, чтобы смириться с ними.

Кто он вообще такой? Что за человек рядом со мною?

Артем заметил, что уж как-то слишком пристально смотрит на него Евграф Соломонович, и обернулся.

…и почему он никогда не заговаривает первым?

Евграф Соломонович состроил свою любимую гримасу: будто он вот-вот что-то скажет, но не скажет, потому что и так много говорит и вам бы почему чего-нибудь самим да не сказать.

Артем отлично знал эту гримасу и ответил на нее своей любимой: брови вверх, в глазах неистребимое «ну и что вы мне скажете такого, чего я не знаю?», а во всей фигуре – снисходительность, за которой – слабость и страх быть нечаянно обиженным.

Вообще удивительно, сколько боли люди умудряются причинять друг другу мимоходом.

…Нужно что-нибудь вспомнить вместе. Не последнее, зачем люди даны друг другу – память. Она не живет одним человеком. Человек – когда он один – не помнит себя до конца. Ему для этого нужен еще кто-то.

– Я видел Нину Викторовну вчера. Она спрашивала, как ты. Где учишься…

Артем слушал молча.

– У нее снова первый класс. Зашли бы хоть с Валей.

– А мы заходили. На первое сентября.

– Ты ничего не рассказывал.

– Да ты и не спрашивал в общем-то.

– Саша, не убегай, пожалуйста от меня далеко. Я очень тебя прошу. Очень прошу. – Евграф Соломонович изобразил на лице приказную улыбку.

Артем опять приготовился слушать молча. Евграф Соломонович напрягся, подыскивая тему для продолжения разговора.

– Может, ты о чем-нибудь поговорить со мной хочешь, сын? – решил он спросить в лоб.

Артем преглупо осклабился и ответил:

– Может быть. Я сам не знаю.

– Смотрите, чайки! – Сашка вывернулась из руки Евграфа Соломоновича и вприпрыжку побежала по улице, вся устремившись в небо.

Несколько шедших мимо прохожих приостановились и тоже подняли головы посмотреть на чаек. Обычная в принципе городская подробность – чайки. Но то ли Сашкин крик, то ли их еле уловимый ухом крик там, в вышине, но белые птицы казались сказочными. Артем отвернулся от Евграфа Соломоновича и побежал вслед за Сашкой, спрашивая ее: «Где? Где же?» Сашка настойчиво показывала ему куда-то вверх: «Вон! Гляди!» Евграф Соломонович замедлил шаг и не мог ничего рассмотреть. Так он и стоял, приложив ладонь козырьком к глазам. А чайки протяжно кричали над городом.

Некоторые люди говорят обо мне, что я сделал себя сам. Что всем, чем обязан, обязан себе. У меня никогда не было брата банкира-нувориша, моя мать никогда не спала с мужчинами, которые за это могли содержать ее и меня. В семь мне пришлось бросить актерскую школу-студию по той простой причине, что нечем было платить умным дядям и тетям за то, что они учили меня быть самим собой.

Я не был настолько талантлив, чтобы выиграть какой-нибудь грант, получить одно из десятка бесплатных мест в этой самой школе.

Я был самый обыкновенный ребенок – застенчивый и глупый. Всем верил и думал, что все меня любят. Всегда будут любить.

И вообще я думал, что быть самим собой учат.

Ха-ха!

Простите. Интернет врос клавишами в мои пальцы и ничем его оттуда уже не изъять.

Да, детство мое было садизмом по отношению к юности, юность – к зрелости, а зрелость – кто его знает – к старости, наверное. Вон я вчера на автобусной остановке встретил старика, который просил у меня денег бабушке на гостинчик в больницу. Жалкий был старик. Жалко мне его было. Я отдал десятку, кажется. Не помню. Я ему уже который раз десятку отдаю – то у Савеловской, то у Динамо. И который раз у него бабушка в больнице.

Да не, мне не жалко, ей-богу. Могу себе позволить отдавать по десятке каждый день. Не бедствую пока.

Но вот старость… не хочу так испоганиться к ней, честное слово.

Вот еще: один мужик тут поймал меня в темном арбатском переулке, где я обделывал свои темные делишки хождения к другу по пиву. «Ах, он еще и пьет!» Скажу вам больше: он еще и курит, и мало спит, и мечтает оторвать Крикулину за очередную статью то, чем он, вероятно, эту статью писал.

Так вот, этот мужик запелинговал меня и фамильярно – упакованный такой – попросил сорок рублей гаишнику на взятку. Не хватало ему. Я от такой наглости последний дар косноязычия потерял.

И не дал ему ничего. За что он мне пожелал нужды всяческой (знал бы он, собака) и словом нехорошим обозвал.

Наверное, потому что у нас год овцы сдледующий по китайскому календарю.

Знаете, я этого мужика простил совершенно. Такой замечательный человек, честное слово!

Да, кажется, забыл представиться: Марк Марк, журналист, анархист, пофигист и гений. Страшно самовлюбленный человек без авторитетов и высокой зарплаты. Жадный и халяву не люблю. А любил одну даму, которая никак не могла решить, что она «испытывает» ко мне. «Сильно» ли ее чувство. Ходил за ней как проклятый, несколько месяцев, пять пар обуви истоптал, телефон оборвал, бородой оброс, аппетит потерял и в конце концов замочил свитер в растворителе накипи для стиральных машин. После этого проснулся поутру, почесал в затылке и понял: даме нужно чего-нибудь потерять, чтобы понять, кто она сама есть и чего она по жизни хочет. И тут же понял еще одну вещь: потерять ей, по-видимому, надо меня. Представил себя под колесами автомобиля, сочиняющим в предсмертном бреду завещание (мол, все порванные носки – Пашке, а целые – Андрюшке. И памятник с крыльями размаха альбатросова), потом увидел себя дернутым током от бесхозно болтающегося провода… как все это увидел, подскочил, и было мне озарение: беги отсюда, пока не поздно стало! Всех люблю, всем, кому должен, прощаю, чмок-чмок – жест ручкой, и быстро, быстро… пускай теряет, но не меня.

Еще очень хочется пожить почему-то.

Да. А деньги как раз кончились.

Но я не за этим к моему еврейскому папе решил пожаловать.

Мой еврейский папа – вообще отдельная песня.

«Этот тихий, скромный мальчик, который подойти боялся познакомиться, взял и пошел, позвонил в газету!.. напечатался!» Ха, папа! Мальчик вырос.

Не, я, конечно, молодой, бесперспективный, больной астматик с сомнительным происхождением. Но я даже не поэтому пришел к нему. Не за жалостью.

Вчера в подъезде увидел щенка. Не выгнал. Поздоровался. Щенок ни хрена не понял, но, наверное, остался благодарен. И ему единственному, пожалуй, не за что меня не любить. Хотя и наоборот тоже. Но так – лучше всего. Взять бы его домой, приручить… но разве у меня есть дом?