Несмотря на молодость – а моложе его в Совете никого не было, – Саламан тяжело дышал, по спиральной бетонной лестнице все глубже и глубже спускаясь под Полусферу. Тут и там на перилах и ступенях блестела паутина – кроме полковника по лестнице никто не ходил. Да и он сюда сунулся только потому, что древним лифтам, скрипящим промасленными тросами, не доверял – свои конечности надежнее. Да и дышится на лестнице свободнее, что ли.
Бедолаге Мазариду, прошедшему огонь и воду и во имя своего народа, во имя каждого рожденного наследника пожертвовавшего своей жизнью – майор скоро умрет, очень скоро, он уже мертвец, – Саламан готов был отдать собственные органы, да все свое тело. Увы, любые попытки спасти Мазарида были заранее бесполезны и напрасны, потому что Инкубатор не мог больше заново собирать смертельно раненных воинов, сильно обгоревших и потерявших конечности. Мало того – Инкубатор вот-вот остановится. Но этого майору Мазариду уж точно не надо было знать. И никому вообще в Минаполисе и на землях, издревле отвоеванных у чистяков и заселенных наследниками, не надо было, ибо это знание могло стать разрушительным для государства, могло вызвать массовые беспорядки и послужить причиной братоубийственной войны, когда тайгер протянет когти к горлу пироса, а рептилус будет убивать и тех и других только за то, чтобы лишь его потомство имело право получить базовый набор расовых признаков, ведь иначе младенцам неоткуда будет взять когти и клыки, несущие плоскости и густой полосатый мех!..
И вот как объяснить наследникам, в большинстве своем глупцам, не видящим ничего дальше кончика собственного крыла, что Совет печется об их благе, что Совет – немногие посвященные члены – не спит уже трое суток кряду, пытаясь спасти наследников от вымирания?! Без Инкубатора дети наследников будут неотличимы от детей чистяков, и все девять столетий великого противостояния окажутся бессмысленными, а проклятые чистяки победят!..
От одной только этой мысли Саламана передернуло, он сбился с шага и едва не покатился, оступившись, по лестнице. Он представил собственного сына – волей укомплектатора такого же рептилуса, как и его родитель, – без голубой кожи, защищающей от механических повреждений. Каким, должно быть, он был бы омерзительно голым и слабым! Саламан задышал еще тяжелее, ему залило потом глаза, заставив мигательные перепонки дергаться чаще. Укоплектатору больше нечем оснащать наследников, все его ресурсы исчерпаны. К тому же из-за постоянного использования в течение многих веков он изношен донельзя. Вот почему срочно нужно найти и задействовать Главный Активатор. С помощью легендарного прибора спасителей наконец-то разрешится конфликт, длящийся почти что тысячу лет, и последнее поколение наследников на планете познает цель своего существования, или их раса просто исчезнет с лица Земли, будто ее и не было никогда! И чистяки, победив без боя, сотрут все до единого следы существования своих заклятых врагов и запретят своим детям передавать из уст в уста память о гордых потомках спасителей!..
Кроме Мазарида о грядущей катастрофе знали лишь несколько членов Совета и спецов Инкубатора. Последние и сообщили о том, что укомплектатор перестал выполнять свои функции, из-за чего почти три десятка последних новорожденных пришлось умертвить, а ведь никогда за все девять веков после Третьей мировой такого не делали, ведь подобное просто дико для наследников – в отличие от чистяков. Соратники Саламана по Совету, конечно же, об инциденте будут молчать сами, спецам Инкубатора отныне запрещены любые контакты с кем-либо снаружи, а с убитых горем отцов взяли клятву неразглашения, пригрозив им, что они сами будут приведены досрочно к хорошему дню за то, что их семя оказалось порченым. Но как долго можно будет угрозами заставлять убитых горем отцов-наследников держать язык за зубами? Как скоро количество умерщвленных младенцев станет настолько большим, что найдется первый, кто скажет об этом вслух? Тогда слишком многие откликнутся, и тайное станет явным…
В нос рептилуса, далеко не такой чувствительный, как у самого захудалого тайгера, шибануло древним машинным маслом, настолько пропитавшимся пылью и ставшим таким вязким, что его можно отламывать кусками. Заодно Саламан скривился от вони жженого пластика – изоляция электрических кабелей системы вентиляции частенько перегревалась. Скрипнули петли ржавой двери, на которой еще кое-где остались пласты зеленой краски и краснела надпись на древнем, давно забытом языке: «Осторожно! Опасно!» Надпись была честной: войти в арсенал мог каждый, никаких замков и засовов на двери не было, а вот вый-ти из арсенала удавалось только тем, кого хотел отпустить Первенец. Остальные бесследно исчезали среди многоярусных стеллажей, которыми паукообразный наследник владел безраздельно уже девять сотен лет.
Пол под ногами Саламана засветился мягким светло-зеленым светом. С небольшим опозданием вспыхнула подсветка стеллажей над его лысой головой на десятом уровне полок. Из тьмы будто выдернуло разного размера деревянные, стальные и пластиковые ящики, какие-то округлые предметы, о предназначении которых было известно лишь Первенцу, что-то под развалившимся от гнета лет брезентом, и все это в паутине, по которой ползали мерзкие черные восьмилапые твари, которые неизвестно чем здесь питались, потому что никаких насекомых в арсенале не водилось. Первенец обожал пауков, но мух и комаров терпеть не мог.
Предвещая появление хозяина арсенала, сверху повеяло холодом и заскрежетало так, что полковнику Саламану захотелось заткнуть свои крохотные, едва выделяющиеся на черепе уши. Протяжно взвыв, вентиляция закашлялась, трубы воздуховода слева от Саламана задребезжали, пытаясь оторваться от стены вместе с давно истончившимся из-за окисления крепежом. И одна труба таки лопнула по сварочному шву – одна часть отделилась от другой будто нехотя, с визгом – и сразу десяток крупных, размером с палец, заклепок, оборвав головки, со свистом метнулись именно к Саламану.
Все произошло так быстро, что он никак не успел на это отреагировать: ни присесть, ни упасть, ни отпрыгнуть в сторону. Полковник остался на месте, прямо-таки врос в светящийся зеленым пол, и это спасло ему если не жизнь, то уж точно уберегло от соседней с майором Мазаридом койки в госпитале. Заклепки пролетели у его висков, вжикнули над лысиной и между ног, и лишь одна задела бок, скользнув по армированной голубой коже-броне, покрывающей все тело Саламана.
– Х-хорош-ший день, ш-штобы умереть, – прострекотало сверху, и, заставив его пригнуться, полетели вниз со стеллажей прямо на голубую лысину комья пыли и пласты паутины. – П-понравилас-сь моя вс-стреч-ча? Обрадовала?
– Еще как. Первенец, ты ведь про заклепки? А если б у меня случился хороший день, чтоб ты дальше делал? С кем бы работал? С соратником Шмелем? – Саламан с трудом сдержал дрожь, с трудом заставил свой голос быть ровным, не хватало еще заиканием выдать свою слабость. Но кто бы знал, как ему хотелось сейчас наброситься на тварь, которая не спешила спуститься к нему из мрака верхних ярусов арсенала.
Где же все-таки Первенец?! Саламан слышал его над собственной лысиной, казалось, в полумере. Зачем уродец прячется от него? Полковник задрал голову так, что щелкнуло в шее. Неужели боится его, всего лишь слабого председателя Совета, давно уже не того диверсанта, который в молодости наводил ужас на деревушки чистяков в приграничье по ту сторону радиоактивных кратеров?..